Страна Живых. Алексей Юрьевич Кузьмин
в капусту. Помню, на операции, зависаю я, значит над столом, возле лампы, эти рукосуи как вскрыли брюшную полость, так сначала матюгами по мою душу, потом стрелков этих помянули за излишнее расходование боекомплекта, а потом уже Калашникова – с уважением. Вот машина, со ста метров, через мотор, через багажник, через спинку кресла – поразительная кучность! Кстати, Кедр, а ты почему здесь?
– Третьего дня отмучился. Посидел на спинке коечки, посмотрел на сестричку Настеньку, ребятушки уже мое тело отвезли, коечку промыли, аппарат на стерилизацию поставили… Нет, я без обид, все было с уважением… Посидел, покружил, не могу никуда двигаться. Стар я уже, душой состарился! А вот Олежек действительно тут уже давно лежит, я к нему. Он ведь стабилизировался, вот и подключичку убрали, инфузий практически нет, так, антибиотики да гепарин.
– Кедр, а у тебя семья есть?
– Нет, я же с тридцать седьмого репрессированный. Вот я дурак. Дернул меня черт так выбрать тему для диссертации. Позволил себе покритиковать академика Конрада, а его точка зрения была уже одобрена самим товарищем Сталиным. Вот и получилось, что я как бы с самим вождем не соглашался… Отмыкался я только в шестидесятых, ни кола, не двора, сдуру полез в правозащитное движение. Какой я был идиот! Двадцать лет жизни, вместо научной работы, вместо, извините, создания семьи! Возился с какими-то списками, подписывал в защиту, подписывал в знак протеста, апеллировал к мировому сообществу… И вот печальный итог. После месяца проморозки – септический шок. Отвратительный, мерзкий, дурно пахнущий конец. Трудно даже вообразить себе жизнь более неудачную.
– Послушай, Кедр, а ты веришь в перерождения?
Голос, откликавшийся на обращение «Кедр» на некоторое время затих, потом решился:
– Научно выражаясь, мы не имеем возможности совмещать объективную реальность и субъективное восприятие. Поскольку наши ощущения не могут быть зафиксированы приборами, восприняты другими личностями, живущими в своих телах, то вряд ли имеется малейшая возможность научно подтвердить даже факт нашего собственного существования.
Кстати, в свое время, когда я работал в архиве института Народов Востока, мне попался один средневековый тибетский манускрипт. Там умершему давались рекомендации по поведению в загробном мире. Полная ахинея! Ну где там было сказано, например, что можно будет прочитать собственную историю болезни, и даже проследить, как врач вписывает в нее последнюю строку! А там – все божества, демоны – мура всякая! Опиум для народа, мороченье головы!
Шалый задумался, на некоторое время вышел из тела Олега, поплавал в коридорах второго реанимационного отделения, вернулся в «холодильное».
– А знаешь, Кедр, холодильник-то скоро расформируют. Рэкетира либо отключат, либо выведут в сознание, и он все равно умрет. Так что вопрос не снимается. Что с нами дальше-то будет?
Кедр полетал над телом Олега, прислушался к ритму работы аппарата, шлепанью шагов санитарок, шарканью Сапсанова, смешкам медсестричек в процедурном кабинете.
– А если он не умрет?
2000