Одиссея. Гомер

      С нею, прекрасные дочери Зевса эгидодержавца,

      Бегают нимфы полей – и любуется ими Латона;

      Всех превышает она головой, и легко между ними,

      Сколь ни прекрасны они, распознать в ней богиню Олимпа.

      Так красотою девичьей подруг затмевала царевна.

      Стали они наконец собираться домой; в колесницу

      Мулов опять заложили и в короб уклали одежды.

      Тут светлоокая дева Паллада придумала средство,

      Как пробудить Одиссея, чтоб, с ним повстречавшись, царевна

      В город людей феакийских ему указала дорогу:

      Бросила мяч Навсикая в подружек, но, в них не попавши,

      Он, отраженный Афиною, в волны шумящие прянул;

      Громко они закричали; их крик пробудил Одиссея.

      Он поднялся и, колеблясь рассудком и сердцем, воскликнул:

      “Горе! К какому народу зашел я? Быть может, здесь область

      Диких, не знающих правды людей? Иль, может быть, встречу

      Смертных приветливых, богобоязненных, гостеприимных?

      Кажется, девичий громкий вблизи мне послышался голос.

      Или здесь нимфы, владелицы гор крутоглавых, душистых,

      Влажных лугов и истоков речных потаенных, играют;

      Или достиг наконец я жилища людей говорящих.

      Встанем же; должно мне все самому испытать и разведать”.

      С сими словами из чащи кустов Одиссей осторожно

      Выполз; потом жиловатой рукою покрытых листами

      Свежих ветвей наломал, чтоб одеть обнаженное тело.

      Вышел он – так, на горах обитающий, силою гордый,

      В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами,

      Лев; на быков и овец он бросается в поле, хватает

      Диких оленей в лесу и нередко, тревожимый гладом,

      Мелкий скот похищать подбегает к пастушьим заградам.

      Так Одиссей вознамерился к девам прекраснокудрявым

      Наг подойти, приневолен к тому непреклонной нуждою.

      Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной;

      В трепете все разбежалися врозь по высокому брегу.

      Но Алкиноева дочь не покинула места. Афина

      Бодрость вселила ей в сердце и в нем уничтожила робость.

      Стала она перед ним; Одиссей же не знал, что приличней:

      Оба ль колена обнять у прекраснокудрявыя девы?

      Или, в почтительном став отдаленье, молить умиленным

      Словом ее, чтоб одежду дала и приют указала?

      Так размышляя, нашел наконец он, что было приличней

      Словом молить умиленным, в почтительном став отдаленье

      (Тронув колена ее, он прогневал бы чистую деву).

      С словом приятно-ласкательным он обратился к царевне:

      “Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю.

      Если одна из богинь