Нам больше нравится ночь. Агния Аксаковская

      ISBN 978-5-4498-2528-5

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Гимназия Софьи Штокфиш

      1

      – Я не хочу этого. Не хочу… туда.

      Беленькая Нюта искоса, из-под выбившейся на щёку прядки, посмотрела на подругу. Нюта была совсем светлая блондинка, с нежной серебринкой в тонких косах, и потому, когда она вот так пялилась, её серые глаза, с двумя голубятами в глубине, казались глуповатыми – такая беспредельная мудрость шестнадцатилетней светилась в них.

      – Совсем не хочешь?

      Темноволосая Кира холодно стиснула губы – их рисунок уже определился и вызывал сокрушённую улыбку её мамы, анемичной, пахнущей пудрой женщины, немолодой, согласно представлениям подруг её дочери.

      – Как противогаза на выпускной. – Отрезала она.

      Река, заметная среди домов и деревьев внизу, у основания улицы, по которой они поднимались, неизвестно почему давала далёкий отсвет до самой развилки под тополями, да, похоже, и на весь город, лежавший у воды и всем своим могучим уездным телом приникавший к новой гранитной набережной. Неспешные, обманчиво спокойные волны по-кошачьи ластились к берегам. Таинственная способность великой реки чувствоваться даже на окраинах, где она была видна лишь из окон старых особняков, никого не удивляла. Те, кто родился в этом городе, не отделяли себя от реки, как Закон Жертвы не отделяет себя от Закона Любви.

      Сейчас кроткий свет отметил карие глаза Киры, скользнув по их поверхности – глубже даже он не смог бы проникнуть.

      Нюта поняла, что подруга не собирается тратить на неё серьёзных аргументов, но ничуть не обиделась – у юной блондинки с ясными глазами был безмятежный, как весенний ветерок, характер.

      Они неторопливо шли вверх к своей гимназии, прозванной среди мужественной половины молодого населения города монастырём. Только шестнадцатилетние девочки способны вот так идти в скучное место прекрасным утром ранней осени и болтать об очень важных вещах.

      – Ты боишься того, – заговорил мурлыкающий и чуть хрипловатый голосок, и обе невольно замедлили шаг и обернулись на девочку, шедшую немного в стороне и с загадочной улыбкой разглядывающую свои новые ботики, довольно, кстати, уродливые, хотя об их хозяйке не сказала бы дурного слова даже Санька-кавалеристка, учительница физкультуры.

      (Та была старая дева или молодая женщина, это как кому угодно, и обладательница весьма длинного и острого языка, который подмечал все особенности нестандартных девичьих фигур. Кроме того, у неё были ноги. Так говорить неграмотно, но просто все, кто смотрел на Саньку, первым делом замечал, что видит ноги. Девочки усматривали в них ту особенность, которую и отметили со всей силой мстительности обиженных нимф.)

      – …ты боишься, – сделав обычную паузу, на которую почему-то не сердились не терпящие долгих размышлений учительницы монастыря, продолжала третья собеседница, – что твоё тело изменится, когда ты вернёшься? Что ты превратишься в чудовище?

      Кира без раздражения поглядела на бледное, сердечком, лицо, вокруг которого неистово вились тёмно-рыжие волосы. Конечно, они не вились, как это предполагает активная форма глагола, они просто были курчавы, но, глядя на этого подростка, любому представлялось, что над головой у девочки движется вспыхивающий, едва ему представлялась малейшая возможность, щедро нарисованный нимб. Однако этот нимб не свидетельствует о святости, подумала Кира, о нет.

      – Я не боюсь. – Мягко ответила она на вопрос. – Я не боюсь, Лиля. Этим ты меня не заденешь. – Ещё мягче и тише добавила она.

      Лиля удовлетворённо кивнула, так что нимб качнулся над её матовым лбом. Вид она хранила серьёзный, зато в том, как она поправила на плечах ранец и в том, как слегка разжался её пунцовый круглый рот, сквозила насмешка.

      – Тогда что? – Молвила рыжая. – Тебе, может быть, противно?

      Она нарочито, как всё, что делала, понизила свой глуховатый голосок.

      – Ну, в смысле, что никто не знает, что происходит там. Никто ведь не помнит.

      Прохожих на улице, некруто взбиравшейся от реки к более тихим районам, где располагались конторы и далее, к вынесенным за черту индустриальным предприятиям, было немного в этот час. Рабочий день в городе по прежнему начинался очень рано, во всяком случае – раньше, чем подобало бы столь большому и вполне цивилизованному городу, особенно если учесть ту роль, которую ему довелось сыграть в последние несколько лет.

      Всё это была так называемая чистая публика – хорошенькие, как на подбор, домохозяйки, одетые с истовой верностью столичной моде, из тех, что обзванивают все магазины, прежде чем посетить их на благо своим семьям, да кадровые военные, которых в городе всё ещё было такое изобилие, что надежда появилась у самых удручённых матерей – грудастые, поджарые, в зеркальных сапогах, эти молодые ребята блюли такую же фронтовую скрупулёзность относительно подворотничков и прочего, как домохозяйки относительно шляпок с дырочками