Обручник. Книга вторая. Иззверец. Евгений Кулькин
полушепотом.
Коба – так же – ответил:
– Свободой торгую, а нищету так раздаю.
Но шутка не трогает Камо, как когда-то, тогда еще Сосо, прозвал своего друга из-за того, что тот именно так произносил слово «кого».
– И куда ты теперь?.. – по напряженности вроде бы простых вопросов Коба понял – Камо уже знает, что его всюду ищут жандармы.
И – как-то неожиданно – вспомнил одну особенность друга, когда тот, взяв в руки большую Библию, бойко читал любые псалмы. А как доходил до заповедей, тут же засыпал, причем самым натуральным образом.
И еще Камо умел как-то особенно искренне радоваться, забывая негодовать тогда, когда этого требовали обстоятельства.
Коба делил друзей на три, можно сказать, категории.
В первую, естественно, входили самые надежные. Как раз те, которым можно было доверять тайны и – запросто – принимать от них помощь и поддержку.
Во вторую он отряжал тех, которые большие желания только щекотами микроскопическими победами.
Это были, так сказать, парадные друзья. С ними хорошо иметь дело, когда рядом толпа и они преданно ждут твоей очередной, как правило, глупой выходки.
И муравьиное усердие делало их старание себя проявить почти нулевым.
Третий вид друзей можно сравнить с условно съедобными грибами. Эти дружат с тобой тогда, когда ты успешен или чем-то знаменит.
Выкинешь – не важно какой, – но фортель, и они тут как тут.
По-собачьи преданно смотрят в глаза. Особенно любят, когда он говорит. Или читает вслух. Не важно что.
Коба, понимая истинное значение всех, как-то ровно видит себя со всеми категориями друзей.
Но предпочтение, естественно, отдает первой из них.
И не потому, что они уж особо преданы и надежны. А что с ними интересно. А это, прямо скажем, очень важно во все времена.
– Ну как там? – спросил Камо, имея ввиду Гори.
– В смысле социального положения, – чуть отойдя от удивления, сказал Камо, – все стоит на прежнем месте.
Он еще думал, что их подслушивают.
– Психологическая же основа… – он чуть понизил голос: – «Тит, в глазах которого презрен отверженный…».
И Коба понял, что последняя фраза это ни что иное, как часть псалмы четырнадцатого, совершенного в изречении Давида. И что за этой цитатой стоит банальное: его ищут и в Гори. И, наверное, побывали у матери. И та теперь дрожит за его судьбу.
И, конечно, сейчас весь резон двинуться именно туда, в Гори. С одной стороны, успокоить мать, даже сделав ее своей соучастницей, с другой…
Тут очень заметны границы интеллигентности на фоне, в общем-то, хулиганской атмосферы.
Коба взглянул на своего друга.
Он уже добродушно освоился с тем, что диктовала неизбежность. И – улыбался. Одновременно как бы смеясь над своей одеждой.
Коба же носил обычно то, что подчеркивало, можно сказать, повышенную жалость к себе.
Как кто-то когда-то сказал, что Коба, а тогда еще Сосо, выпечаливал все вокруг. Даже трава, кажется, чахла, по которой только что проходила его стопа.
Но именно