Память лета. Борис Екимов
она – Грушевая балка.
Балками у нас на Дону называют ложбины, лежащие меж холмов. Одни бывают глубокими, узкими, с крутыми обрывистыми склонами, словно ущелья, другие текут пологим распадком. Красная балка, Петипская, Ореховая, Крутенькая… В холмистом Задонье не счесть их. Грушевая – самая большая в округе. На многие километры тянется она просторной долиной, огромным распахом земли, вбирая в себя малые балки и балочки, теклины, лога. На пологих просторных крыльях ее – хлебные поля, бахчи, сенные угодья. А в самом низу – лесная чаща.
Велосипед оставил я наверху, в смородиновой гущине. Сам не спеша спускался вниз. Вдали и вблизи светило под солнцем мягкое серебро поспевающих ячменей, желтые, с красниной, поля пшеницы-озимки. Над головою – небесная синева, по ней – редкая изморозь перистых облаков. Припекало.
Внизу, на дне балки, зеленели дубы да вязы, дикие груши, серебрил листвою белокорый осокорь, под сенью деревьев – прохлада. На лесных полянах – в желтом цвету коровяк, конский щавель, живокосица. Обступают тропинку кусты черноклена в нарядных розовых сережках. Большие красные стрекозы летают, переходя из света в тень: то вспыхивают на солнце ослепительным золотым сияньем, то гаснут и снова сияют, шурша слюдяными крыльями.
По лесистому дну Грушевой балки шел я от поляны к поляне, там и здесь находя желтые созвездия зверобоя. Два ли, три хороших пучка – и хватит. Пора подниматься выше, где цветет на опушках душица, нынче ее пора. Мне много не надо: три пучка, и на зиму хватит.
Солнце – в полдень. На пологом склоне горячий «калмыцкий» ветер дует в лицо. Жар стекает с каленых, медью горящих хлебных полей. Чую на губах сладкую пресноту спеющей пшеницы. Юркий тракторёнок сгребает валы сухого сена. Сено славное, высохло без дождя. Зеленый пырей в нем, мелколистный вяз иль с розовыми цветами пахучий полынок. Сенной дух стоит над землею.
Жарко. Очень жарко. Вчера термометр показывал сорок градусов в тени. Сейчас – не меньше. А здесь, на солнцепеке, и вовсе. Вот дорога моя. Она тянется вверх по угору, откуда стекает в балку полуденный жар. Он зыбится золотистым маревом.
Собираю букет на прощанье: синий шпорник, голубая нежная вероника, алые мальвы, медовое облачко дремы, зонтики тысячелистника.
Дома всякий раз старые люди мои – тетушка, мать – радуются таким букетам, вспоминают, как сено косили в Грушевой, в другой ли балке. Вспоминают, вздыхают, говорят: «Может быть, последний раз видим эти цветы…»
Знает лишь Бог, для кого и когда день последний и цвет… Горячий ветер. Неба синева. Жар осязаемый. Птицы смолкли. Стрекот кузнечиков.
Спасибо за нынешний день. Солнцу, высокому небу, горячему ветру и травам: живым, что в цвету, и мертвым, сухим, чей дух кружит голову. Все это сейчас в груди и в крови у меня. Я знаю, что такого дня не будет теперь целый год. Будут иные, тоже прекрасные… Но угаснет цветение трав. Прошумит час косьбы. Придет осень, потом – зима. В городской квартире чай заварю, со зверобоем, с душицей. Дух потечет по дому. И вспомнится нынешний день. И станет хорошо, как теперь вот, в летний