Полоса отчуждения. Евгений Кулькин
жизни в его облике не обнаружил. Кроме отметин человеческой природы – энергичных линий морщин. Но и не увидел той сознательной отрешенности, что порой на себя напускают старики, как бы этим подчеркивая, что энергия любви иссякла и внутренний рост прекратился. Но была еще, слышал он, какая-то тонкая материя, которой подвластно многое, если не все.
Тем временем дед продолжал:
– Говорят, научный поиск – это блукание среди очевидного. И непрерывное самопознание – тоже своего рода вода, которую льют на одну же мельницу.
И, наверно, не очень сложно самообеспечить себя всем необходимым. Но как понять, что такое целеполагание? Это тоже тонкая энергия или особое объяснение религиозных истин?
Максима посетила внутренняя улыбка.
Это как бы признак второго дыхания. Когда удовлетворять ответом никого не надо. Но миросозерцанье можно продолжить без слов.
Поэтому, незаметно для скорбного старика, открывшемуся незнакомцу, чтобы смягчить душу, он записал явно иностранное «целеполагание», пытаясь прирастить к нему какое-нибудь возбужденное русское слово.
А старик тем временем попробовал разъяснить свою первоначальную мысль, почему не чувствует возраста.
– Необъяснимым образом девки и молодые бабы ко мне зачастили, – сознался «божий одуванчик». Он тут же как бы осек себя, поинтересовавшись: – А может, это общая тенденция?
Максим не любил, когда речь заходила о возрасте женщин, которые до кого-либо снисходили.
Раньше ему в этом помогала спасительная простота.
А теперь, когда он мог почти без труда разъяснить любую свою мысль, память резала душу, что Вера-то его старше на целых двенадцать лет.
Ни один мужик не похвастался, что гоняет любовь со старухой. А ее таинственный шепот воспринимает, как шелест крыльев ангела.
А дед продолжал исповедоваться:
– Пришла ко мне одна, видимо, уверенная, что со мной торжеств любви не получишь. И хотя пыталась казаться фундаментально-незыблемой, но ее, видимо, постоянно навещал молодой бриз прошлого, многими воспринимаемый, как озноб. А я как раз свежей виагры подкупил. Ну, естественно, решимость окрепла. И тут она, на грани внутреннего понимания, созналась, что пришла с ним просто поозоровать, поскольку по возрасту годится мне в дочки.
Поскольку Максим – молчанием – видимо, не подталкивал к развязке необъяснимого стечения обстоятельств, ведущих к банальной карусельной жизни, дед продолжил:
– Я ее поставил в позу ампле, и она возопила, что это чуть ли не мировой казус. И что она филологиня, и что восточное удовольствие ей не по нраву. – Он поперхнулся кашлем и заключил: – Но жизненной драмы не случилось. Она свое отстояла. И даже спросила: а не награжу ли я ее какой-либо экологической болезнью.
Максим молчал.
Этот узколобый интерес его уже достал. Годы реальности охладили его еще там, в «Леспромхозе», а выборочная справедливость подводила только к доступному удовольствию, где вспышка активности не имела социального значения.
Они проехали горсад.
Там шло музыкальное состязание, и томный голос ведущей назидал:
– Не