Полоса отчуждения. Евгений Кулькин
судя по всему, никто не собирается им по-настоящему заняться.
Понять, конечно, милицию с трудом, но можно.
Речная, видимо, считает, что это дело городских товарищей.
А гаишники, к каким ходила баба, и вовсе к этому не имеют касательства.
И тогда он поехал в районное отделение милиции.
Там выслушали его тоже, что называется, вполуха. Стали уточнять, на каком это участке произошло и кто это курирует.
В конечном счете, потребовав от него письменное объяснение, выделили одного сержанта.
Они подъехали к «Маяку», спустились по дорожке к тому месту, где лежал покойник.
Но его на месте не было.
– Ты накануне кефир с водкой не мешал? – спросил сержант.
Максим остолбенело молчал.
И вдруг он вспомнил про Федора.
Набрал его по мобильному телефону.
Тот полусонным голосом ответил:
– Что ты переживаешь? Его, наверно, в мусорный контейнер определили. Как разный хлам.
С неделю, а то и больше он не отвечал на звонки Федора.
Потом вдруг затосковал.
И именно по нем.
Уж больно красиво тачал тот разные таксобайки, как он называл свои рассказы.
А потом, видимо, все было не так, как предположил Федор.
На труп наткнулся кто-нибудь из начальства.
А оно знает, как правильно вести себя в данной обстановке.
31
Федор Малых – а фамилия друга Максима была именно такая – был человеком вечного порыва. Все ему хотелось не только знать, но и испытать на самом себе.
Он так и говорил: «Любые опыты на других для меня неубедительны».
В начале не очень длинной своей жизни он был военным вертолетчиком.
Где и как он служил, Федор особенно не распространялся.
Только как-то сообщил, что после авиационной практики стал панически бояться высоты.
И Максим, с кем он по этому поводу пооткровенничал, рассудил, что тот, видимо, или когда-то был сбит, или просто потерпел не имеющую с военными действиями общего катастрофу.
Федор на тот час не был женат, хотя, по летучему признанию, имел где-то дочь, которая уже приняла на себя статус невесты.
Малых писал стихи и музыку и, что вполне естественно, пел, сопровождая все это не очень умелой игрой на гитаре.
В его обществе Максим себя чувствовал, как рыба при делении ее на ту, что пойдет на жареху, и на ту, что стоит выбросить в воду, чтобы подросла, ибо к искусству, даже самому примитивному не имел ни малейшего отношения.
Окружение же Малых, как Максим вскоре понял, весьма фальшивое, пело Федору дифирамбы, пило за его здоровье и счет, а отвалив от общего бражного стола, говорило о нем разные гадости.
И, что удивительно, он об этом знал.
И не то, что безоглядно прощал, а говорил так:
– Зато как их ботинки были искренними!
– В каком смысле? – первый раз это услышав, поинтересовался Максим.
– Но ведь они их ко мне привели.
Его любили женщины.
По большей части, безоглядно.
А он отвечал им почти рассеянным, но вниманием.
И вот