Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Вячеслав Борисович Репин
Ее никогда и не было в моих к тебе чувствах…
Марта отнеслась к его просьбе со всей серьезностью. Написанное оказалось не просто обвинительным актом – справедливость его сама по себе не имела большого значения, так как Петр заранее готовился признать свою вину во всем, к чему бы ни свелись упреки, – но именно это и показалось ему вдруг непонятным и в чем-то даже ошеломительным.
Казалось непонятным, что Мартина правда, при всей ее доказуемости, очевидности, вдруг не отзывалась в его душе ни одной струной. Ее обиды опять пробуждали лишь раздражение. Но затем он стал чувствовать нарастающее желание что-нибудь разбить, сломать, уничтожить.
У него спирало дух. От какого-то тошнотворного наплыва, близкого к чувству страха. От неспособности приостановить в себе какой-то внутренний разгон, ускорение чувств. Не по себе вдруг становилось от мысли, что однажды вообще не удастся перебороть себя. И это казалась совершенно анормальным.
Страшнее всего, Пьер, в твоем первозданном, неотесанном эгоизме, у которого столько разновидностей, столько оттенков, это то, что я чувствую себя после проведенных с тобой лет выжатым лимоном, который скоро выбросят в мусор…
Ты позволяешь себе заявляться в ванную в тот момент, когда я моюсь и раздета догола… Видел бы ты выражение твоих глаз! Ты разглядываешь меня, будто содержимое твоего шкафа, не зная, какую выбрать рубашку. Да, я поправилась! Да, лечебные процедуры, которые мне пришлось перенести в этом году, портят тело женщины. На некоторое время или даже навсегда!
Ты всегда оставляешь в кухонной раковине губку, полную жижи. Представить себе не можешь, как мерзко брать ее в руки. Такое чувство, что берешь жабу и выжимаешь из нее внутренности…
Когда ты суешь на улице подаяние нищим, как правило одну мелочь, от которой у тебя просто отвисает карман, почему-то решив, что больше чем франк нищим давать не положено, а почему не положено – сам не знаешь, ты умудряешься еще и обижаться, когда тебе не говорят за это «спасибо». Ты стараешься сохранить оболочку, какой-то панцирь, и называешь это чувством собственного достоинства. Но ты и не думаешь спрашивать с себя по справедливости и лишь прячешься за поступки, которые тебе ничего не стоят, обходятся не дороже франка…
Ты завел привычку разговаривать с собой вслух, не думая о том, какое впечатление это может производить на окружающих. Я тебе скажу – какое. Мороз дерет по коже! А твоя страсть напевать Моцарта в кресле перед окном, поигрывая коленями и дирижируя карандашиком…
Ты уверен, что для меня нет ничего лучшего, чем ты, на всём белом свете! Подобного самомнения я никогда не встречала! Ты убежден, что спать с тобой в одной постели – верх наслаждений… А если хочешь знать всё начистоту, не такой уж ты сногсшибательный партнер. Мне приходилось встречать и получше. Ты никогда не спрашивал себя, какое впечатление могут производить на меня твои звериные, кратковременные вспышки? Ты бросаешься на меня, как животное. Ты спешишь удовлетворить свою нужду как можно быстрее. Я же после этого чувствую себя полной