Морфин. Фантом любви. Ром Амор
клубов дыма сигарет, что затушенными бычками валяются у ее ног, кажется зрителю сперва отталкивающим. Кожа с виду молодой женщины – дряблая и сухая. Усталость – то ли от жизни, то ли от банального недосыпания – выдают синие круги под закрытыми глазами. Создаётся впечатление, что она наполовину мертва, но все еще наполовину жива. И только стороннему наблюдателю остается домыслить картину до конца.
Как по мне, мысль здесь одна. Мы прожигаем нашу жизнь, не ведая зачем. Мы пребываем в полудреме, растрачивая свой физический потенциал и интеллект на сомнительные радости, которые рано или поздно приведут к смерти.
Поздоровавшись с Геннадием Васильевичем и перекинувшись несколькими словами о погоде, которая собиралась, видимо, на дождь, я достал из кармана пачку Lucky Strike и закурил.
– Володь, а ты ведь неисправим, – подметил старик.
– Нет, Геннадий Васильевич, просто моя жизнь уже давно потеряла всякий смысл.
– Хочешь, чтобы я нарисовал тебя вместо этой девушки с сигаретой? – с ухмылкой продолжал он.
– Нет, думаю, зрителям больше по вкусу все же придется обнажённое тело этой особы, нежели мое, – произнес я, бросая взгляд вдаль, на кучку старшеклассников, возвращающихся домой.
– Так ты бы бросил курить, занялся собой и обрел бы цели… Ты ведь здоровый, не старый и не глупый мужик, у тебя еще полжизни впереди, а ты так рано отрекся от всего.
– Нет, я не отрекся… Я просто уже давно перестал жить. Жизнь без нее – жизнь без себя…
Старик, похлопав меня по плечу, словно дал знать, что он полностью меня понимает, пусть и видит призрачный выход из этого состояния. Ему-то тоже довелось проститься со своей любимой. Но куда болезненней было прощанье с детьми…
Он имел все: успешную должность, красавицу жену, великолепных деток, уважение коллег, материальный достаток, популярность среди женщин (которой, впрочем, ему и не нужно было, так как он искренне и безудержно любил лишь одну – мать своих детей). Но в одно мгновение, словно рухнувшие небеса, его привычная жизнь обвалилась и уже никогда больше не стала такой, как прежде…
Холодным декабрьским вечером за окном зажиточного дома главы райкома на крыльцо стаей падал зимний снег. За белым пеплом скрывались очертания соседских домов и деревьев, а в двух окнах гостиной зажегся свет. Жена Геннадия Васильевича подошла к звенящему телефону.
– Алло. Я вас слушаю, – произнесла стройная и ухоженная супруга большого, по местным меркам, человека.
Сухой голос без лишней интонации проговорил что-то в трубку и, не дождавшись ее ответа, скрылся за частыми короткими гудками телефона.
– Кто это был? – войдя в комнату, спросил Геннадий.
– Она хочет нас всех видеть, – медленно, словно из последних сил, произнесла женщина, бледность которой не смогла бы сейчас скрыть даже импортная косметика.
– Дети, собирайтесь, мы едем к бабушке! – голос отца настиг играющих в другой комнате детей. Они аккуратно собрали