Ты забыл помнить. Сергей Валерьевич Ходич
снова увидеть тебя.
Стук нарастает и становится чаще. Кажется, часы вот-вот пробьют. Сколько на этот раз?
– Ты знаешь, я ведь всегда здесь, – улыбается она мягкой улыбкой и берет мою руку. – Всегда жду тебя.
– Знаю, – я все еще боюсь поднять взгляд.
Мне кажется, что стоит увидеть ее лицо, как все вокруг исчезнет – даже то немногое, что здесь есть, она и я, и этот мягкий густой туман вокруг нас.
– Я боюсь, – говорю я, но голос звучит откуда-то со стороны и он как будто вовсе не мой, от этого становится еще больше не по себе.
– Мне тоже страшно, – отвечает она.
Я лечу в бездну.
3.
– Ты веришь в Бога?
– Я верю в конец смены.
Бывают дни по-настоящему изматывающие. Такие, которые все никак не хотят заканчиваться. Дни длиною в целую жизнь. Когда все и сразу. Особенно в ночную смену. Дни в ночную смену. Дни ночи. Черт, в ночную смену они практически все такие. Дни в ночную смену. Вызовы летят один за другим, только и успеваешь отвечать тараторящему диспетчеру, что уже выезжаешь. Им нет числа, им нет начала и конца. И имя им – Легион. Кажется, так было в Библии? Что точно – это явно было сказано про будни.
– Много ты куришь. Это как игра со смертью в прятки. Понимаешь? Я про сигареты. Только она пока отсчитывает – семь-восемь, подглядывает – девять, куда ты спрятался.
Улыбаюсь. Наигранная улыбка для ночной смены.
– Мне нравится рассматривать это скорее как долгосрочное соглашение. Смерть в кредит. Ты сам ведь только собираешься бросать. К чему эта болтовня? Становишься таким же скучным и ворчливым, как те сумасброды, которые неделю как бросили и свихнулись на теме здорового образа жизни. Начнешь бегать по утрам, перестанешь пить пиво в баре после смен и однажды проснешься утром…
– Что? – уставился он на меня.
– Ничего.
Город вокруг живет своей жизнью по ночам. У него свой ритм, свое сердцебиение – частое, артериальное давление зашкаливает, и бесконечные приступы держат его мертвой хваткой. Задыхается, но никак не задохнется. Аварии, передозировки, несчастные случаи, суициды всех мыслимых и немыслимых видов, ножевые и огнестрельные ранения, кровь и смерть, бытовые и уличные стычки, мертвые дилеры и проститутки, приступы внезапного страха в тесных и душных квартирах, приступы удушающей паники, изнасилования, надругательства, убийства… Хотя последнее – уже не наше дело. Из кабины кареты скорой помощи он, город, похож на больного эпилепсией, бьющегося в припадке с пеной у рта. Конвульсии безумия. Едва ему удается побороть приступ, как он тут же, не задумываясь, откупоривает новую бутылку, полную до самых краев отборным хаосом, и впивается жадно в нее своими потрескавшимися губами, пытаясь не расплескать мимо ни капли и удерживая ее дрожащими руками. Он живет своей особенной жизнью, так сильно непохожей на ту, которую можно видеть за окном днем. Двуличная мразь. Отражение нас самих. И мы его стервятники. Мы – те, кто бродит в ночи и воплощает в жизнь все это безумие; и мы –