Последняя комета. Матс Страндберг
тяжело вздыхает. Смотрит на нас, положив голову на передние лапы. Я бросаю взгляд в сторону водяной горки. Когда я был маленьким, Эмма рассказывала мне, что ее закрыли, поскольку кто-то воткнул там бритвенные лезвия и они разрезали на ленточки всех, кто съезжал по ней.
«Родители стояли и ждали своих детей… и сначала появлялась кровь… а потом ошметки тел».
В своих фантазиях я тогда настолько явно представлял струившуюся по горке красную воду, что это кажется сейчас реальным воспоминанием. Я не думал об этом с той поры. И сейчас мне становится интересно, пересказывала ли Эмма мне какую-то городскую байку или придумала все сама. Она любила пугать меня. И, как ни странно, мне это нравилосьо. У моей сестры хватало идей. С ее подачи мы тайком курили на балконе, когда мам не было дома. Рисовали черные круги тушью вокруг глаз. Вели по ночам тайные разговоры по телефону.
Я снова поворачиваюсь к Люсинде, собираясь спросить, слышала ли она о бритвенных лезвиях.
– Эмма беременна, – вместо этого говорю я неожиданно для себя.
– На каком месяце?
– На шестом, – отвечаю я и внезапно начинаю плакать.
Люсинда сидит рядом со мной, и я не могу прекратить плакать.
– Извини, – говорю я. – Просто…
– Нет, нет, я понимаю. Все нормально.
Но я замечаю, что ей явно не по себе. Хорошо, что Бомбом подходит, пытаясь утешить меня. Он скулит и кладет лапу мне на плечо. И этим жестом немного улучшает нам настроение.
– Что это за порода? – спрашивает Люсинда, когда я взъерошиваю ему шерсть.
– Ландсир. Они родственники ньюфаундлендов.
– А ты уверен, что он не пони?
Я смеюсь.
– Почему его зовут Бомбом?
Я хлюпаю носом, стараясь делать это как можно тише, и рассказываю, что это я назвал его так, когда был маленьким. Мы принесли его домой от заводчика, и пес постоянно опрокидывал стулья, спотыкался о свои большие лапы и с шумом открывал двери.
Люсинда смеется, слушая меня, напряжение, остававшееся между нами, наконец пропадает.
Потом она рассказывает, что начала писать в TellUs.
– Вряд ли кто-нибудь прочитает мою писанину, – говорит она, кивая в сторону неба. – Но это некое подобие терапии.
А я смотрю на Люсинду и размышляю, что мне, пожалуй, стоит опробовать ее манеру общения. Возможно, мне это просто необходимо.
– В основном я стараюсь не думать о происходящем, – признаюсь я. – Но без особого успеха.
Она улыбается, и внезапно как наяву я вижу ее той маленькой девочкой, которая ходила в один класс со мной. С прорехами от выпавших молочных зубов. В розовой блузке. Стоящей у доски.
– Сейчас я вспомнил, – говорю я. – Это же ты всегда рассказывала, что станешь писательницей.
– Действительно?
– Твой какающий великан произвел на меня сильное впечатление.
Люсинда смеется:
– Какой еще какающий великан?
– Ты написала сказку, которую прочитала на уроке. Великан съел всю еду в деревне. А потом он накакал в реку, из-за чего люди