Живые чернила. Лилия Донская
совладать с собственной злостью, но у него плохо получалось. Злость разрасталась от звуков, раздающихся из кухни – грубый звон стекла, постоянное дребезжание столовых приборов. Почему он должен усмирять свой гнев, когда Миа даже не пытается это сделать? И она хотя бы на посуде может отыграться, а у него нет такой возможности.
Оливер решил, что это лучший момент для разговора – они оба на эмоциях, в таком случае никто не станет скрывать свои мысли, они выскажут всё в лицо друг другу. Войдя в кухню, он подошёл к Мие, которая продолжала возиться с посудой у раковины, и, скрестив руки на груди, оперся на тумбу рядом.
– И что это было? – требовательно спросил он, не глядя на женщину. Она не ответила. – Кто дал тебе право так говорить с моими родителями?
– Я их не оскорбляла и не грубила. Так что не вижу причины ругаться, – без эмоций ответила она.
– Ты грубила. Но ладно, с этим потом разберёмся. Что насчет нас? Ты говорила, что у меня будет возможность заниматься ребёнком. Где?
– Ты думаешь, что я могу со спокойной душой бросить ребёнка на его прекрасного отца и уйти в закат? – процедила Миа, с силой натирая чистую тарелку. Слышался скрип ткани о стекло.
– Я не говорю, что ты должна его бросить, но и не надо постоянно его возле себя держать. За те два часа, что мы с ним провели, ничего не случилось, – Оливер глубоко дышал, чтобы подавить гнев. Это не помогло, голос был грубым, слова звучали резко.
– Что неясно во фразе «Я тебе не верю»?
– Что неясно во фразе «Объясни мне причину»?! – он повысил голос.
– Тебе нужно объяснить причину? Хм… Закончу с посудой и объясню тебе. Сядь, – Миа не стала повышать голос в ответ, но её слова звучали настолько убедительно, что Оливер без слов сел за барную стойку. Он сверлил взглядом свою жену и мысленно требовал, чтобы она быстрее закончила, пока его пыл не угас. Миа вымыла последний прибор и положила его сушиться, медленно вытерла руки и села напротив Оливера. – Ты хочешь объяснений… – она закусила губу и опустила взгляд на стойку. Провела пальцем по столешнице. – Сначала я четыре месяца чувствовала себя оскорбленной. Я в положении, я скоро буду мамой, я ношу под сердцем ребёнка своего мужа, а ему всё равно, он занят своими делами. Знаешь, это неприятно. Лучше б ты кричал и требовал избавиться от ребёнка, чем безразлично кивал головой, – она посмотрела ему в лицо. Увидела злобу, которую испытывал мужчина. – На себя так смотри, – фыркнула. Покачав головой и вздохнув, продолжила. – А потом я стала не только оскорбленной, но еще и униженной, брошенной, вообще ненужной. Я пришла с проблемой, я рассказала, что больна, а в ответ услышала – «М, ну лечись». Оливер? – она посмотрела на него. Он кивнул, немного успокоившись от её тихого голоса. – Помнишь нашу свадьбу? – он нахмурился, не понимая, к чему она это говорит, неуверенно кивнул. – Мы произносили клятвы, которые сами писали. Я свою писала, наверное, все месяцы, пока шла подготовка. А ты сколько писал свою? День? Два?
– Причем