Последние капли радуги. Алек Янц
шествуем по свету
сквозь рёв стариков злючий!»
Не старики – молодые, они были рядом, дышали им в затылок, бросались в них смятыми банками и мусором, кричали и пытались прорвать заслон полицейских, но только тщетно. Их было слишком мало, и все больше и больше людей вставали за спину Элен, лицом к Пегасу, внимая ему, так уверенно пропревающему строчки Маяковского, будто он сам их сочинил:
– «И всем, кто против, советуем следующий вспомнить случай!»
Однажды Элен так же поведет толпу за собой. Она будет нести флаг, а люди за ней – плакаты, отстаивая их права, их свободу. Она будет читать стихи Маяковского или петь песни, или просто кричать в небо, а небо отзовется ей раскатами грома. Однажды Элен сможет говорить так же уверенно и открыто!
Но вряд ли хоть когда-нибудь она сможет сравниться с Пегасом.
– «Раз на радугу кулаком замахнулся городовой:
– чего, мол, меня нарядней и чище!» – было даже не так важно, что именно он говорит, Элен и остальные все равно ловили каждое его слово, будто нищие золотые монеты, сыплющиеся с неба. Был ли Пегас из их мира? Может, он какой-нибудь посланник, шпион инопланетян, засланный, чтобы спасти их наконец?
– «А радуга вырвалась и давай опять
сиять на полицейском кулачище!»
Слишком больно, слишком невозможно. Элен спрятала лицо в ладонях. Она хотела бы держать радугу на ладонях, но вместо этого на ладонях у неё были солёные капли, и глаза ничего не видели за дрожащими пальцами.
Во многом именно это ее, стоящую в переднем ряду, спасло от того, что могло бы произойти.
Пегас крикнул:
– Мы требуем вернуть нам и нашим детям право самим выбирать, что для нас важно! – и каждая камера на площади передала его слова тем, кто струсил прийти сюда сам, – Даже если вы пойдете на нас с мечами, мы выстоим! Мы стоим на пороге хранилища самых драгоценных в мире сокровищ!
А потом грохочущая огненная волна вывернула «хранилище» наизнанку.
Обжигающий пепел коснулся пальцем Элен, а руки сами собой сильнее прижались к лицу. Всё тело словно передавало ей немой сигнал:
«Не смотри! Только не смотри!»
Девушка подалась назад, её толкнули и уронили на землю, но, кажется, не специально. Испуганно. Кто-то кричал?
Элен ничего не слышала. Лишь стук собственного сердца, ополоумевший, рваный, разрывал грудь, и звон, пронзительный, одинокий, задыхающийся на высокой ноте, сквозь уши постепенно пробирался в мозг.
Когда звон достиг его, из ушей потекла кровь. Ещё кровь была на разодранных об асфальт коленях, а больная нога, о которой Элен совсем уже забыла, теперь снова отказалась сгибаться, но девушка заставила себя встать, и, всё так же держа глаза зажмуренными, наощупь попыталась отыскать хоть что-то знакомое.
С каждой секундой дышать становилось всё невыносимее горче, а огонь добирался до глаз даже сквозь закрытые веки. Мерзкий звон прогрызал мозг насквозь, как червяк – спелый плод, пальцы натыкались на чье-то плечо и сразу теряли. Было очень больно, темно и страшно.
Сквозь