Последние капли радуги. Алек Янц
милые узоры обвивали руки и шею, скрывая их от запястий до подбородка, длина доходила Маше до щиколотки и заканчивалась еще одной кружевной волной. На первый взгляд платье казалось довольно простым, но со вкусом, целомудренным и будто созданным для скромной девушки из семьи священника.
На второй взгляд оно оказывалось почти полностью прозрачным.
– Я… – кружево едва прикрывало самые интимные места, что уж говорить о других? – Папа, куда мне в таком ходить?
– На сегодняшний вечер Чистоты, – довольно отвечал отец, будто не замечая шокированного вида, – Будь готова к четырем.
– Но ты же говорил, что такие вечера для…для… – теперь красота платья казалось ей пугающей, даже отвратительной, как зеленовато-золотые переливы ядовитой змеи.
– Для шалав. Они только и ищут, под кого бы лечь.
– Но я же…
– Я не собирался пускать тебя на это сборище. Но сегодня у нас другие планы.
Шелк теперь не только отвращал, но и давил на руку, как десятикилограммовая гиря.
– Какие? – дрожащим голосом спросила Маша, и лучше бы она молчала. Отец посмотрел так, что, будь его взгляд осязаемым, лицо девушки рассекло бы ударом. Но след остался только внутри. Новый синяк. Не такой уж заметный среди остальных.
– Какая же ты дура. Мужа искать будем, причем не болтливого. Дети из пустоты не появляются…хотя с твоими куриными мозгами, ты, наверное, и этого не знаешь.
– Зачем ты вообще сказал про эту беременность, папа? – Маша осторожно, стараясь не помять ткань, уложила платье на диван. Может, его ещё можно вернуть в магазин и купить что-нибудь более подходящее для неё? Туфли-лодочки, в которые она влезла, оказались маловаты и ужасно узки, что не удивительно, раз отец выбирал их на глаз, – Разве я сделала что-то плохое тебе?
– При чем тут ты, – закатил глаза отец, – Просто мне тонко намекнули, что священник, старшая дочь которого к двадцати четырем до сих пор не обзавелась хотя бы одним карапузом, не может внушать доверия, проповедуя семейные ценности.
В этом весь он. Сказали ему – рожать Маше. На то она и женщина, чтобы нести бремя с мужчиной и принимать на себя большую его часть. Мария уже почти не злилась, она и злиться-то не умела, но только всё же, всё же, всё же…
– Как же мне теперь их обманывать?
– Никого мы обманывать не будем. Сейчас приедем туда, найдем идиота, двух, трех, неважно. Будешь трахаться с ним до тех пор, пока не залетишь. А там одного объявим отцом.
– А если он не согласится? – нет, Маша не одобряла этот план. Но сейчас она была настолько ошеломлена, что даже не могла сказать что-либо против. И отец был страшен. Страшен в этой…уверенности, что все так и будет, что старшая дочь даже не попробует сопротивляться.
– Согласится. Я умею убежать.
Он был почти прав.
Потом за дверью Мария, конечно же, поплакала, пожаловалась растениям на горькую судьбу, долго вопрошала, почему она родилась такой неправильной и за что родителям столь жестокое наказание в её лице, но без десяти четыре она,