Киевский котёл. Татьяна Беспалова
долго гуляли по каким-то тропинкам, по обеим сторонам которых, в бурьяне, отчаянно кричали пичуги. Особенно старалась одна из них: выводила, гикала, охала. Я подумывал обнять Катю, она ведь, скорее всего, ждала этого, но как-то все не задавалось. Не знал, о чем говорить, и она молчала. Неловкости я не чувствовал. В голове прояснилось. Мучали лишь жара да жажда. Может, оттого не хотелось целоваться и говорить? А неизвестная пичуга все токовала, тосковала, преследовала нас от одного поворота тропинки до другого…
– Ишь как токует. Лучше ему.
– Определенно лучше. Возможно, наш план осуществим.
– Та не возможно, а наверняка! Он справится.
– Он слаб. Да и согласится ли он?
– А выбор есть? А за силы я отвечаю. Силы у него будут.
– Смотрите, он очнулся.
– Да. Катю больше не поминает. Ну-ка я посвечу ему.
– Не так! Левее. Хорошо. Зрачки хорошо реагируют. Вы побудете с ним? Нам надо готовиться к выступлению.
Их голоса то усиливались, то делались едва различимыми. Я понимал: военный врач светит мне в глаза, чтобы проверить реакцию зрачков. Им надо убедиться в том, что я очнулся. У них имеются на меня какие-то планы. Я должен совершить нечто важное, именно поэтому меня готовы лечить, ухаживать за мной. Сейчас военный врач уйдет, а Галя останется. Я попытался шевелиться. Напрягся, ожидая появления боли. На всякий случай даже застонал.
– Он очнулся.
Я почувствовал, как военный врач отступил в сторону. На короткий миг услышал шелест дождя, шлепки чьих-то шагов. Наверное, врач вышел и прикрыл за собой дверь. Я слегка повернул голову – хотелось увидеть ее – и сразу натолкнулся на изумрудный взгляд. Теперь Галя представилась мне совершенно иной – тихой до смирения и разумной. Это странное, необъяснимое с точки зрения логики качество – внезапно и радикально меняться – роднило Галю с моим отцом. Они и родились-то в одну дату с разницей в 17 лет.
– Ты ведь успела побывать в Киеве. Ты видела отца? – вопрос оказался внезапным и для меня самого.
И не только по сути своей, но и по звучанию. Голос! Мой голос и разумение снова повиновались мне.
– А то! Любили друг друга долго и без препятствий. Как медовый месяц у нас был. И мамаши твоей не надо было опасаться. Платьев новых мне понакупили. Хорошо! Только вот плохо, что война, а не будь ее – было бы еще лучше!
Вскочить.
Схватить.
Нет! Она же спасала меня. Она меня лечит. В каком-то смысле мы родственники. Дважды породнившиеся. Наши жизни, как воды двух маленьких ручейков, впадающих в одно общее русло, слились, переплелись, перемешались. Надо как-то смиряться перед лицом смерти, когда прет страшный враг.
– Как вы расстались с отцом? Он жив?
– Та расцеловались и поклялись в вечной любви. А ты как думал? Он хотел меня до Оржицы сопроводить. На руках нести собирался. А ты как думал? Только служба у него. А мне до Оржицы надо и непременно поскорей. А до этого так уж в Киев приглашал! Я не смогла отказаться. Умолял же всеми уважаемый человек. Та я и согласилась.
На ее ресницах блеснули слезинки, но она быстро их смахнула, а новых не допустила.