Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019. Коллектив авторов

      Разумеется, и столько мнений относительно того, что такое поэзия. Только спроси, так и посыплется…

      Энное количество лет назад я по какому-то наитию написал «Каталог видов и разновидностей поэзии» (доступен в моей книжке «Поэзис» 2009 г.). В «Каталоге» 99 пунктов, это очень строгий отбор, но могло быть 199 или 1199, дальше можно выстраивать какую угодно прогрессию в духе Раймона Кено с его «ста тысячами миллиардов стихотворений».

      Между прочим, давний и существенный вопрос: стихи – это в любом случае поэзия? А как быть с непримиримым противоречием между двумя линиями в создании поэтического произведения – технэ и мании? Считается, что первому покровительствует Аполлон, а второму Дионис. Эти сыновья Зевса постоянно вступают в противоборство за влияние в сфере искусств. Трезвое начало – аполлоническое и повышенно эмоциональное – дионисийское! Словом, «лёд и пламень, волна и камень».

      Соединить технэ и манию в технэманию – значит попытаться уравновесить, примирить непримиримое? А может быть, напротив – войти в конфликтную ситуацию, в которой как раз и родится «новое зрение»!

      Поэзия – это не что-то раз и навсегда данное. Это искомое. Вырастающее. И поэт (в идеале) каждый раз по-новому проблематизирует поэтическое. Вплоть до ревизии и отрицания канона. Можем вспомнить французских про́клятых поэтов, немецких экспрессионистов, русских футуристов.

      «Поэзия – истрепанная девка // а красота – кощунственная дрянь!» – писал отец русского футуризма Давид Бурлюк.

      Анри Мешонник (1932–2009), уникальная фигура французской интеллектуальной жизни – лингвист, поэт, переводчик Библии, знаток полутора десятков языков, автор оригинальной теории ритма – утверждает: «Есть только один тип поэзии. Поэзия, которая трансформирует поэзию. Все остальное – подражание. Китч для богатых».

      Цитата из стихотворения Бурлюка начала 1910-х гг. – периода бури и натиска русских футуристов, которые не только призывали к радикальному пересмотру поэтических систем, но как раз взламывали символистскую эстетику, в том числе с помощью антиэстетизма.

      Поэзия и поэтика были радикально пересмотрены поэтами и теоретиками еще в 10-20-е гг. прошлого века. Но в период СССР (особенно с конца 20-х гг. по начало 60-х) поэтический эксперимент, мягко говоря, не приветствовался. Яркие открытия русского поэтического авангарда долгие годы оставались в тени больших библиотек и архивов. Нужно было приложить некоторые усилия, чтобы добраться до этого опыта, заняться его открытием и, возможно, применить в собственной практике. Конечно, были энтузиасты, в том числе с поэтическим дарованием, которые немало сделали в этом направлении. Это непростой процесс, и он еще не окончен. Например, только в прошлом году в Москве вышел полный том эгофутуриста Василиска Гнедова (1890–1978), только в этом году вышло в Санкт-Петербурге собрание произведений поэта-конструктивиста Алексея Николаевича Чичерина (1894–1960). Но даже и Велимир Хлебников – по определению Р. Якобсона, «наибольший мировой поэт» ХХ в. – получает относительно широкую известность лишь в последние 20 лет. А есть пример поэта и прозаика Георгия Спешнева (1912–1987), совершенно неизвестного, который не печатался при жизни и произведения которого только сейчас являются к потенциальному читателю.

      Радикальное определение Мешонника высказано уже в наше время. Своего рода попытка указать пути преодоления кризисной ситуации в современной европейской поэзии. Преодоления, конечно, всегда индивидуальны, даже если поэты собираются в группы. Могут быть общие тенденции, определенная тематическая близость, но почерк индивидуален. В предыдущем номере «Плавучего моста» Виталий Штемпель, по сути дела, вел речь о том же – о поиске новой выразительности, напомнив очень кстати и о «лица необщем выраженьи», и здесь же выразив сомнение в позитивности определения «зрелый» применительно к поэту.

      Как говорится, «созрел – пора срывать»! Надо сказать, «созревших» и очень «качественных» авторов немало. В принципе практически весь журнальный мейнстрим. И это нормально. Потому что на эксперимент, на трансформацию собственного поэтического стиля и поэзии вообще идут немногие. Но идут, потому что иначе уже давно можно было бы согласиться с теми, кто считает, что поэзия достигла своих вершин и прекратила существование…