Неглубокие следы. Данила Сергеевич Катков
не говорили много лет. Они могут меня и не вспомнить. Да к чему я лукавлю? Того времени никто из нас не сможет позабыть. И они не виноваты, что не звонят и не пишут мне, а, и черт с ним, не подмигивают в Фейсбуке!
Они тоже где-то стараются. Костик старается, я стараюсь, все стараются. Все хорошие, все молодцы, и никто не виноват. Но так не бывает.
Красный кружок с числом 49 светил молчаливым укором.
1
В тот день, с которого начался весь последующий кошмар, я сидел дома.
Месяц дерготни в отделение милиции сделают из любого здорового и ни в чем неповинного гражданина хронического ипохондрика, начинающего сомневаться в своей благонадежности.
То днем, то вечером, я получал звонки от следователя. Далее, чем произнеся «здравствуйте», общаться по телефону он не желал, предпочитая личный контакт. Выбора не было. Дважды мне прозрачно намекнули на официальный вызов повесткой. Приходилось либо отпрашиваться, либо встречаться с Зуевым после работы.
Всякий раз он встречал меня одинаково. В прокуренном кабинете, сидя за лупоглазым аквариумом-монитором, лениво вбивал по букве мои показания в протокол. Вопросы его имели характер от дела весьма отвлеченный. Когда он их мне задавал, взгляд его устремлялся куда-то в сторону, за мое плечо, и тонул где-то под потолком в клубах едкого сигаретного дыма.
Сложно вообразить, как он сам обитал в этой отравленной атмосфере. Но я никогда не просил его открыть форточку, зная, что это будет проявлением моей слабости, последним жестом отчаяния. Он поймет, что победил, пойдет и возьмет меня. Он изучал меня, как вошь под микроскопом, вонзал хорошо отточенные иглы своих вопросов, прикидывая: «А как тебе вот это? Дергаешься? А посучи еще ножками!»
После некоторых бесед у меня возникло впечатление, что эти молодчики запросто могут разрабатывать меня, как главного подозреваемого в деле Прыгуна.
Прыгун. Освободившийся грешник. Самоубийц не пускают в рай. Во всяком случае, он был свободен от выяснений причин, нудных объяснений и утомительных разбирательств в казематах отделения милиции.
Зуев же пытался доказать, что Прыгун – мученик. В конце концов, это начало меня подбешивать. В одну из наших бесед, я совершил дерзкий выпад, которого и сам от себя не ожидал. Я вскочил со стула. Зуев прянул назад, рука дернулась к кобуре, но он успел вовремя остановиться.
Мы застыли на какое-то мгновение в странном оцепенении, и в тот момент я прочел в его глазах страх.
– Да что, вы, носитесь с богатеем этим зажравшимся! Других проблем у города мало?
В побагровевшем лице его, являвшем собой до того образец скупой на эмоции и краски нейтральности, как на фотобумаге проявились смущение и стыд. Смущение от того, что я увидел его вне строго выдержанного и старательно созданного для меня образа. Стыд, что излишне нервно, для опытного оперативника, среагировал, на мой выпад.
Следующий допрос пришлось перенести. А на очередной я не явился. Отныне я стал задерживаться на работе чаще. Игнорировал звонки. Звонил он реже и реже. Дополнительных доказательств,