Воевал под Сталинградом. Виталий Смирнов
изложит письменно вопросы». Затем, после длительной паузы: «Я все сказал в своей книге «Потерянные победы». О себе и о Паулюсе». И наконец: «Нет, нет, я никак не могу встретиться. У меня болит горло. Я плохо себя чувствую».
– Я так и думал, – сказал издатель, положив трубку. – У этих вояк всегда болит горло, когда надо серьезно отвечать».
«В сущности, – признавался Ю. Бондарев, – я не очень хотел бы этой встречи с восьмидесятилетним гитлеровским фельдмаршалом, ибо испытывал к нему то, что испытывал двадцать пять лет назад, когда стрелял по его танкам в незабытые дни 1942 года»[36].
Встреча с Манштейном не состоялась. Позднее А.Елкин задал писателю, может быть, и не корректный вопрос, о чем бы он спросил фельдмаршала при встрече, на который Ю. Бондарев охотно ответил. Поскольку ответ этот связан с творческой историей бондаревского романа, не поскуплюсь на цитирование:
«В «Горячем снеге» вначале мне хотелось широко показать и немцев. Но я противник внешнего описательства, хотя, видит бог, знал противника не понаслышке и не по архивным документам. Образы, воссозданные «по архивам», а не по пережитому и увиденному лично, чаще всего оказываются не полнокровными характерами, а картонными фигурами. «Реставрировать» образ мышления гитлеровцев по их мемуарам и запискам – значило идти на риск, поддаться чужой, часто фальсифицированной поздним числом информации. К тому же мне не хотелось «додумывать» мысли Манштейна в трагические часы для его армий. Не лучше ли, подумалось мне, порасспросить о переживаниях самого фельдмаршала.
Собственно, самому Манштейну в романе видного места не предназначалось. Одним из главных моих героев должен был стать немец – почти мальчишка, попавший на русский фронт в составе армии Манштейна. Его, этого мальчишки, мысли, переживания, чувства, отчаяние, истоки способности объективно оценивать происходящее вокруг. По ходу повествования он должен был встретиться с фельдмаршалом. Хотелось взглянуть на события и глазами этого молодого немецкого солдата и глазами Манштейна.
Поэтому и разговор с фельдмаршалом, если бы Манштейн пошел на встречу, я предполагал провести в интересующем меня русле. В мемуарах он нагородил, оправдывая свои поражения, немало всякой чепухи. А мне хотелось чисто по-человечески – времени с окончания войны прошло немало, и, думалось, Манштейн хоть в чем-то смог бы оказаться хотя бы относительно объективным – спросить его как солдат солдата. Во-первых, действительно ли был он убежден как командующий группой армий «Дон», как испытанный мастер танковых таранов, что ему 11 декабря 1942 года удастся прорваться к окруженным войскам Паулюса? И что он думал, когда получил такой приказ от Гитлера? Во-вторых, было любопытно узнать, какие, по его мнению, последствия для хода операции на Восточном фронте имел бы успех такого прорыва. В-третьих, уже чисто как писателя меня интересовало, какие чувства пережил Манштейн, когда ему донесли, что танки Гота – острие тарана – не смогли