Эфир. Дмитрий Петелин
сделаю правильно… что тогда? В глубине души я надеялся, что Мария расскажет, что-то такое, что, с одной стороны, подтвердит мою историю, а с другой – даст ей какое-то рациональное объяснение. И я понятия не имел, что это может быть.
Наконец, она заявилась, как обычно, за четыре минуты до рекламы, которую должна была выпустить. Мы поздоровались, и Мария, переваливаясь, как утка, пошла прямиком в студию.
Я устроился на стульчик рядом со студией и, притворившись, что копаюсь в телефоне, стал за ней подсматривать через стеклянную перегородку. При этом не забыл включить на мобильнике нашу радиостанцию, чтоб еще и подслушивать, как она работает.
Тяжело дыша, Мария обошла стол, загроможденный аппаратурой, не глядя бросила сумку в сторону подоконника и села за пульт. Осмотрелась, убедившись, что гора непонятной электроники, как и положено, переливается всеми цветами радуги, поморщилась. Не из-за того, что мешал живот или где-то что-то опять кольнуло, а из-за того, что играла песня «Сердечко-сладкоежка». Мария торопливым движением выудила из кармана плеер, вставила в уши черные капельки и нажала кнопку «Плей». Отвращение на её лице сменилось буддийским спокойствием. Понятия не имею, как, но она, вообще не слушая эфир, умудрилась выпустить рекламу и вернуться на московское вещание на сто процентов идеально. Это значит, что она должна была наизусть помнить весь репертуар радиостанции. Вплоть до того, что знать, на какой секунде, в какой песне начинается и заканчивается вокальная партия. Это было сомнительно, потому что Мария старалась эти самые песни вообще не слушать. Но, как ни крути, результат был на лицо.
Когда с рекламой было покончено, она вышла ко мне и спросила:
– Чего пришел?
Я сразу стушевался и начал торопливо мямлить:
– Ну, мы как-то толком не поговорили… Хотел, чтоб ты… может… ну… рассказала что-нибудь еще… как тут что… ну, в смысле, по ночам, когда уйдут все. И про провод этот… он, кстати, уже… просто я не понимаю, зачем, ну, в смысле, кому какая вообще разница…
– Та-ак, – протянула Мария и села на стул напротив. Она смотрела сквозь меня и будто говорила сама с собой, – ну то, что ты в новостной не будешь сидеть, как тебе сказали, – это сразу понятно было…
Я молчал. Если тебе надо что-то выяснить, это самый лучший способ участия в беседе. Кивать можно, охать можно, руками разводить не возбраняется, глаза закатывать допустимо, но фразы длиннее, чем «ну да», произносить нельзя.
И Мария продолжала:
– На крышу вот совсем не надо было выходить. Особенно, в грозу. Я тебе про это не говорила? Ну… все не упомнишь… Хотя это мой косяк… Неудобно вышло.
Неожиданно Мария посмотрела на меня с сочувствием и спросила: «Чё, напугал он тебя, да?»
Тут меня прорвало. Я рассказал всё в мельчайших подробностях. Если этот разговор дойдет до руководства, прощай работа, прощай стабильная зарплата и, самое главное, прощайте, Наташи, Светы, Ирины и все остальные.
Но,