Ангел в петле. Дмитрий Агалаков
оно никак не коснулось его, Дмитрия Павловича Савинова, своей благодатью. Не коснулось ни макушки его головы, ни ладоней, ни его сердца. Он остался в тени. Все досталось худенькому заморышу по ту сторону стекла!
Вернувшись, получив возможность прожить жизнь заново, Савинов еще хранил крохотную надежду – обрести талант. Не только молодость в оправе опыта, но и способность творить. А вдруг? И вот теперь – этот луч, как насмешка над ним. Чудо! Но только не его. Может быть, именно сейчас озарение пришло к мальчишке. Может быть, именно сейчас он стал творцом, гением, почти богом…
Савинов вспомнил вчерашний вечер в художке. Бородатый обладатель мешковатых штанов попросил его остаться после урока. Сказал: «Важный разговор».
Мольберты выстроились вдоль стен, мастерская опустела. Они остались вдвоем – бородач и его ученик. Он, Дмитрий Савинов, никак не мог отделаться от неловкой улыбки. Она бродила по его губам – улыбка настоящего отчаяния, и он, человек в себе уверенный, каким привык считать себя последнее время, не мог согнать ее. Отделаться, отвязаться. Сорвать. Она выдавала его с головы до ног.
«Вы, кажется, работаете в комсомоле?» – закуривая дешевую сигарету без фильтра, спросил его художник.
«Кажется», – ответил он.
«Очень хорошо, очень. – Рабочие, ни к чему не обязывающие фразы. – Комсомол – это важно. Очень важно…»
Низкорослый бородач кивал, прохаживаясь по аудитории.
«Вы меня простите, Дмитрий, но художника из вас не выйдет, – обернувшись к нему, уверенно сказал преподаватель. И сказал так неожиданно, прямо и очень просто! – И мучиться не стоит: бросайте, совсем бросайте. Чего зря бумагу пытать?..»
Почему же сегодня, в этот злосчастный день, солнечный луч коснулся окна мальчишки? А не его, Дмитрия Савинова, рук и плеч?! Не его лица? Глаз?.. Ведь это несправедливо!
И кем тогда оставалось быть ему, Дмитрию Павловичу Савинову? Авантюристом, стяжателем, хозяином чужого таланта?
Ему не оставляли выбора…
Светлая тень за стеклом колыхнулась и исчезла. Дмитрий Павлович поднял над головой раскрытый зонт. Он стоял под ним, как под черной тучей, отгородившись от всего мира. Он улыбался, глядя в пустое окно чужого дома, и не смел пошевелиться.
…Электричка увозила его обратно – в город. Он уставился в окно, на затянутый дождевой пеленой пригород, но не видел его. Перед ним, ничему не желая уступать место, были глаза десятилетнего Илюши Инокова.
И солнечный луч, пролетевший, как чужая звезда, мимо…
16
– Смотри-ка, ты ведь прав оказался, – вздохнула мать, – да что ж это они помирают друг за другом? Черненко-то. А ведь таким крепышом казался…
– Михал Сергеича уже выбрали?
– Какого Михал Сергеича?
– Горбачева.
– А кто это, тот, что с пятном на темени?
– Точно.
– А что, его должны выбрать?
– Говорят, да.
– Да