Лихорадка. Лорен Де Стефано
иллюзия, то данное место надо считать обшарпанной и нечеткой границей, которая разделяет два этих мира.
– Твое место здесь, – заявляет мадам, – а не с мужем. И не со слугой.
Она обнимает меня за плечи и ведет через участок с увядшими, припорошенными снегом полевыми цветами.
– Возлюбленные – это оружие, а вот любовь – это рана. Этот твой паренек, – добавляет она без всякого акцента, – это рана.
– А я не говорила, что люблю его, – откликаюсь я.
Мадам озорно улыбается, и ее лицо покрывается морщинками. Я вдруг понимаю, что первое поколение стареет. Скоро их не станет. И больше никто не будет знать, как выглядит старость. «Двадцать шесть и старше» станут тайной.
– У меня было много возлюбленных, – сообщает старуха, – но только один любимый. У нас даже родился ребенок. Прекрасная малышка с волосами всех оттенков золота. Как у тебя.
– Что с ними случилось? – расхрабрившись, спрашиваю я.
Старуха исследовала и изучала меня с первого момента моего появления здесь – и вот наконец она демонстрирует свою собственную слабость.
– Умерли, – отвечает мадам, снова обретая акцент. Все человеческое исчезает из ее взгляда. Он становится укоризненным и холодным. – Убиты. Погибли.
Она останавливается, заправляет мне волосы за уши, приподнимает подбородок и разглядывает мое лицо.
– И я сама виновата в своей боли. Мне не следовало так сильно любить свою дочь. Нельзя этого делать в мире, где ничто не живет долго. Вы, дети, как мотыльки. Вы розы. Вы размножаетесь и умираете.
Я открываю рот и не могу произнести ни слова. То, что она говорит, ужасно, но это правда.
А потом меня озаряет: не относится ли так же ко мне мой брат? Мы пришли в этот мир одновременно, один за другим, как два удара сердца. Но я уйду из него первой. Так мне было обещано. Когда мы были маленькими и я стояла рядом с ним, хихикая и выдувая мыльные пузыри через соединенные колечком пальцы, представлял ли он уже вместо меня пустоту?
Когда я умру, будет ли он жалеть о том, что любил меня? Жалеть, что мы двойняшки?
Может, он уже жалеет.
Кончик сигареты мадам ярко вспыхивает: она глубоко затягивается. Сирень говорит, что дым заставляет старуху бредить, но я пытаюсь понять, что из слов мадам – правда.
– Вас надо любить мгновениями. Вы – иллюзии. Именно это я и даю моим клиентам, – говорит она. – А твой паренек жадный.
Габриель. Когда я от него уходила, его пересохшие губы что-то беззвучно шептали. Я заметила, что у него на подбородке отросла щетина. На него снова надели форменную рубашку слуги, порванную телохранителями. Меня тревожили лиловые тени у него под глазами и хриплое дыхание.
– Он слишком сильно тебя любит, – говорит мадам. – Он любит тебя даже во сне.
Мы идем мимо грядок клубники. Мадам без умолку болтает об удивительном Джареде и его подземном устройстве, которое подогревает почву, имитируя весну, чтобы местные посадки росли.
– Самое