Лихорадка. Лорен Де Стефано
у них темные и редкие, так что Синих выбирают те мужчины, которые хотят заплатить поменьше. Они редко задерживаются в задней комнате надолго. Мужчины овладевают ими быстро, иногда стоя, среди деревьев, или прямо в палатке, на глазах у остальных.
Есть и другие девушки. Множество цветов, сливающихся в одно грязное пятно. Сирень рассказывает о них, а потом прерывается, чтобы попросить Мэдди подать ей перекись. Мэдди с красными от клубничного сока губами ползет (я обращаю внимание на то, что она еле ходит) к целой выставке баночек, бутылочек и пузырьков. Найдя тот флакон, на котором написано «перекись водорода», она приносит его матери.
– Откуда она узнала, какой пузырек брать? – интересуюсь я.
– Прочла этикетку. – Сирень опрокидывает бутылочку с прижатой к ней тряпицей, а затем стирает у меня со щек румяна. – Она умненькая. Конечно, Ее Высочество (этот «титул» снова произносится со злобой) предпочитает ее прятать, считает бесполезной уродкой.
«Уродами» безжалостно именуют людей с генетическими пороками. Иногда в лаборатории, где работали мои родители, женщины рожали младенцев с дефектами: слепых, глухих или с какими-то физическими пороками. Но чаще всего среди них встречались дети со странным взглядом. Дети, которые так и не начинали говорить и не развивались, как все остальные. Чье поведение не объяснялось никакими генетическими исследованиями. Как-то мать рассказала мне про мальчика, который ночи напролет вопил от ужаса, вызванного воображаемыми призраками. А до того, как появились мы с братом, наши родители произвели на свет близнецов-уродов с такими же разноцветными глазами – каре-голубыми. Но те были слепые, не смогли научиться речи и, несмотря на все усилия родителей, прожили всего пять лет.
В приютах детей с признаками вырождения убивают – считают их пиявками, которые не смогут себя обслуживать. Если, конечно, те не умирают сами. Но в лабораториях уродцы – идеальные объекты для генетического анализа, потому что никто толком не понимает, как они устроены.
– По версии мадам, Мэдди кусает клиентов, – говорю я.
Сирень, успевшая поднести к моему лицу карандаш для глаз, запрокидывает голову и хохочет. Ее смех сливается с музыкой, чьими-то хрипами и окриком старухи, отдающей распоряжения одному из своих пареньков.
– Отлично! – восклицает она.
Где-то далеко мадам орет, требуя Сирень. Та закатывает глаза и фыркает.
– Напилась, – ворчит девушка, облизывая подушечку большого пальца, чтобы размазать карандашную линию у меня на веках. – Я сейчас вернусь. Никуда не уходи.
Можно подумать, я могу уйти! Мне даже отсюда слышно, как в кобуре у охранника, перекрывающего вход в палатку, гремит пистолет.
– Сирень! – голос мадам звучит невнятно, опять прорезался сильный акцент. – Ты где? Дура!
Сирень поспешно уходит, бормоча ругательства. Мэдди выползает из палатки следом за ней, прихватывая с собой ведерко с гнилой клубникой.
Я ложусь