В другом районе мира. Алина Вишнякова
забросала двух прохожих.
В тебе гудит бесцельное коварство —
И оттого полно какой-то мути.
Я полдуши отдам в обмен на царство
Твоей – аминь – неприменимой сути.
Витринно-магазинный ряд.
Дождливо, серо и уныло
В бетонной сырости горят
Недонебесные светила.
Каких-то глаз, каких-то рук
Соединение кривое,
И голосов какой-то звук
Берет за самое живое.
Я выдыхаю каждый вдох
Двумя различными путями
И чью-то жизнь с шести до трех
Переполняю новостями.
А после трех – молчу, молчу,
Чтоб намолчаться до восхода;
Как будто все мне по плечу:
И несвобода, и свобода.
Изогнуты улицы спальных районов
Причудливой полудугой.
Бредет по вчерашним следам почтальонов
Простывший почтовый изгой.
И будто бы нет никакого начала
У самого важного дня.
И кашель, и тяжко, и воздуха мало,
И всё, как назло, – у меня.
Все спокойно. Часы не идут.
Ты и я – измерение века —
На минуту, на пару минут
Подавили в себе человека.
Не дыши. Я тебе помогу.
Окажи мне такую услугу —
Как, на самом-то деле, врагу
И последнему верному другу.
Сентябри зашкалили – и хватит,
Все как будто хуже, чем вчера.
Впрочем, в первых числах что-то платят
Это – греет с самого утра.
Ну четверг. Настал – и слава Богу.
Чашкой чая больше на столе.
То ли я старею понемногу,
То ли все исчезло на земле.
В спальне настежь распахнуты двери,
и сквозняк шевелит тишину.
Под кроватью готовы ко сну
незнакомые черные звери.
Сладких снов, беспокойные звери.
ждали снега.
Не ноябрь – какая-то пресная мутная тишь.
Первый снег – основная причина для телеэфира.
Не бездействуешь, просто уютно без дела сидишь
На краю безнадежного, старого, ржавого мира.
Почему-то все время болит и болит голова
У лохматой бесчувственной тени в соседнем квартале.
Не опомнившись, тает почти неживая Москва,
Распадаясь на воду, известку и все остальные детали.
Опять безучастно скрипят где-то там во дворе
Качелями тоже-ведь-люди от трех до шести,
И если смотреть не на ветки деревьев, жаре,
Казалось бы, явно и место и время цвести.
И если смотреть не на низкое небо, бордюр
Сухой и по-летнему блеклый, вотрется в мотив
Отличного лета. Из всех ненакрашенных дур
У этой, пожалуй, – совсем никаких перспектив.
Но впрочем, не будем о важном и остром теперь.
Так что? Безучастно скрипят с полусотни сторон
Качелями дети. И в такт –