Время колокольчиков. Лиса Салливан
ответила я, тупо вглядываясь в буквы, надеясь найти в них скрытый смысл, великую идею, бесконечную шутку, первоапрельский розыгрыш.
“Не получается, дела по работе”, – заборчиком встали буквы на пути к романтическому ужину при свечах под бой курантов.
“А какого приедешь? Может, первого? Или второго?”
Едва просохшее в тепле гипермаркета лицо вновь увлажнилось. Красные щеки горели пламенем, и только чувство собственного достоинства не позволяло разрыдаться у полок с салатниками и менажницами.
Экран был чёрств, как сухарь, к моим переживаниям. На нем появилось:
“Нет. Наверное, только в феврале приеду”.
И тут я все-таки разрыдалась. Слезы стекали в складки шарфа, такого же красного, каким, вероятно, теперь стал опухший мой круглый нос. Хотелось срочно бежать отсюда на свежий воздух, оставив мобильник нечестным на руку, чтобы те прихватили с ним вместе написанное Колей, забрали в свою реальность. А тут у меня осталось бы блаженное, полное наивной уверенности неведение, в котором хватало места улыбке и волшебному моменту Синатры.
Представив, как придется нести румяное, вздувшееся лицо с черными подтеками туши мимо кассиров и охранников, бросить посреди зала ни в чем не повинную тележку и отвечать на жалостливые взгляды прохожих, я приняла бескомпромиссное решение взять себя в руки без помощи свежего воздуха и не разыгрывать драму на пустом месте. В ход пошли раздающиеся гулким эхом в черепной коробке голоса малознакомых и совершенно выдуманных лиц, рассказывающих о том, что последние пять лет они традиционно встречают Новый год порознь со своей любовью, потому что вахта, выгодная круглосуточная смена или еще какой злой рок; потому что это нормально и ничего такого в этом нет; потому что праздник мы создаем себе сами и даже на расстоянии можно чувствовать тепло и поддержку друг друга.
Естественно, от этого стало только хуже. Холодные письма Коли, в которых – на минуточку! – не было даже намека на извинения, казались символом неизбежной кончины наших странных отношений.
“Ну почему, почему? – думала я, тщетно размазывая салфеткой черные слезы по нижнему веку. – Неужели я недостаточно делаю? Неужели такой сильной любви мало? Что я буду делать, если мы расстанемся? И почему сейчас? В новогодние праздники! Он ведь знает, что это единственная вещь, способная принести мне радость! Да, черт возьми, у меня же сегодня, мать его, день рождения!”
Стесняясь ребячества и девичьих сантиментов, постыдных четвертьвековому возрасту, я скрылась в ряду горшков и кашпо, куда в это время года заглядывают реже обычного. Увлеченные мишурой и елочными игрушками, покупатели забывают о существовании грунта в пластиковых пакетах, тому приходится ждать в суровом одиночестве безумного садовода, ну или хотя бы того, кому срочно приперло пересадить фикус.
Стараясь хрюкать забитым носом как можно тише, я нашла в сумке старую квитанцию, сложенную