Время колокольчиков. Лиса Салливан
признаться стороннему наблюдателю в теплой надежде на славный исход, где Коля, поддавшись гнету молчания или по доброте душевной, переиначит все и напишет заветное: “Планы изменились, жди тридцатого вечером”.
В тележку лег тортик с безе и тонким бисквитом, связка бананов, клементины и два больших яблока. Ничто из этого больше не вызывало аппетит, от кремовых башенок даже подташнивало. С полок гипермаркета таращились нарядные упаковки печенья, зефира и конфет, видом своим вопрошая: “Куда же ты? Посмотри на девчонку-снежинку с юбочкой из маршмеллоу! Глянь, кружка со встроенными гирляндами! Полистай хотя бы рождественскую книжку для детей дошкольного возраста!”
Я отказала всем и даже не помню, как рассчиталась на кассе.
Назло погода стояла прекрасная. В желтом уличном свете медленно падали крупные декабрьские снежинки. Мороз лизал горячие веки, раскрашивал инеем влажный шарф. В скромной оградке базара укутанный в толстый ватник дядечка стряхивал снег с елки, усердно побивая о землю стволом, будто посохом; женщина напротив него сохраняла вид скептичный, ходила вокруг да около, шутила, принюхивалась к хвое, но, когда я открыла багажник, чтобы отправить в него пакет с фруктами, дотошная покупательница сдалась и достала кошелек из широкой, расшитой бисером сумочки. Елочка поедет домой.
В моем доме елочка стояла ненаряженная уже три дня. Благоухание ее трепало по ночам слабое пламя надежды на светлое будущее. Казалось, что чудо возможно, что подарки сами явятся прямо на подстилку из синтепона, неумело изображающую снежную горку. Казалось, что мама печет на кухне торт “Черепаха” и, пока в духовке медленно поднимаются кругляшки теста, штудирует старенькую тетрадку с написанными от руки рецептами в поисках чего-нибудь интересного для новогоднего стола.
Я села в машину и, теперь уже уверенная в том, что никто не услышит шмыганья и всхлипы, зарыдала. Жалость к себе была столь велика, что не хотелось даже заводить двигатель, чтобы не разрушать образ Великой Мученицы Анны теплыми коленками. Замерзнув вконец и как следует поплакав над нелегкой судьбой, я все-таки повернула ключ, достала пудреницу и, с трудом обнаруживая отражение в квадрате амальгамы, привела лицо в порядок. Даже в мелком складном зеркальце вздутые красные веки выдавали недавнее расстройство.
“Что ж, лицо, у тебя пятнадцать минут, чтобы прийти в норму, в противном случае, нам не миновать маминых расспросов и нового приступа жалости. Не подводи меня”, – поджав губы, приказала я себе и тронулась с места.
Я спрятала грусть в кулинарных изысках
На пороге меня встретила уставшая, будто не спала три дня и три ночи, женщина. Волосы на ее голове взъерошились, выбились из туго затянутого хвоста, встали местами, подобно богатырям, поднявшимся вслед беспокойной волне на штормовом берегу. Под глазами свисали тяжелые полумесяцы теней, руки пахли едкой хлоркой.
За спиной, подобно руинам, щерились вещи: швейная