Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том I. Николай Андреевич Боровой
мальчик Нахум, потомок старой краковской раввинистической семьи, казался жителям университетского здания возле костела Святого Марка настоящим старым польским паном из легендарных, воспетых нобелевским лауреатом Генриком Сенкевичем времен, гневливым и темпераментным, готовым разрывая себя любить и ненавидеть, не задумываясь обнажить саблю во имя правды и чести. И вот – глядя на профессора чуть ли не с нежностью, внимающий его рассуждениям как пророчеству, пан доцент Кшиштоф Парецки, стройный тридцатилетний красавец и лектор весьма перспективный и не дурной, вдруг снова почувствовал себя двадцати двухлетним студентом, обалдело глядящим на огромного и громогласного профессора, на первой лекции сумевшего завлечь его ум чуть ли не с первых произнесенных слов…
– Однако, дорогой мой Кшиштоф – то, о чем вы сообщаете мне сейчас, и о чем коллеги говорили в коридоре, если и вправду свершилось, было ожидаемо и предсказуемо вполне… не оставляло в последние годы ни наших речей, ни мыслей, и если в обаянии последних летних дней мы с Вами забыли об этом, то лишь во власти нашей несовершенной человеческой природы и по привычке уподоблять значимость наших личных переживаний и событий значимости процессов, обуревающих подлунный мир…
Пан профессор замолчал на мгновение… последние слова он с тоскливой горечью обратил к тому чувству счастья, единения с миром и жизнью, которое быть может впервые в жизни, или по крайней мере, за многие годы целиком наполнило его, еще чуть больше часа назад властвовало над ним будто римский кесарь, а сейчас – не оставило в его душе даже легкой дымки, сменилось тревогой, столь привычным для него трагическим ощущением происходящего, тем вдохновенным творческим напряжением вгрызающейся в окружающие вещи и явления, в самого себя, в суть собственных чувств и переживаний мысли, которое – о знающий знает! – подобно безысходной, вечно тлеющей где-то внутри человеческой души муке. Сегодняшней ночью свершилось то, что все годы жизни казалось ему несбыточным, невозможным, загадочным чудом – он слился с по-настоящему близким, родным ему духом, любящим его и любимым человеком… с человеком, в отношении к которому он мог со всей внутренней честностью и правдой, со всей ясностью для себя собственных чувств и готовностью отвечать за них, произнести безмерно банальное, и в своей настоящности безмерно же таинственное – я люблю тебя. Он вдруг, именно сегодняшней, похожей на сон ночью понял, что как сама жизнь ему важно то, чем в живет в ее душе и мыслях эта величаво красивая, подобная античным богиням, надрывная чувствами, глубоко и цепко рассуждающая женщина… так глубоко и тонко чувствующая музыку… такая настоящая в ее опыте, в пережитом ею нравственно, и потому – не в лицемерии любовницы, желающей ослепить избранного и овладеть им, а со всей человеческой правдой и искренностью