Обручник. Книга первая. Изверец. Евгений Кулькин
чуть подвернула взор, но дальше жилетки, в которую уперлась глазами, его не подняла. Ей почему-то казалось, что путешественник какой-то особый смелист, который мог чуть ли не пристрелить человека не сколько словами, сколько самим голосом. Может, поэтому его еще не съели людоеды, с которыми, по слухам, он якшается уже многие годы.
И вот именно этим, стреляющим голосом он ей сообщил:
– Главное твое достоинство, что ты безумно хороша. Равнодушным мимо тебя может пройти разве что евнух.
И вышел из комнаты.
И все то время, которое Кэтэ провела в доме Пржевальского, ее безмолвно преследовал его голос. Больше того, он ей даже снился. И она дольше, чем обычно, проводила время перед иконой. Бог должен помочь ей выкинуть из головы не только образ путешественника, его блеклое, усами и бородкой взнузданное лицо. Но и голос, так неотступно преследующий ее своим стреляющим манером.
За собой же она замечала, что там, в доме Пржевальского, постоянно сторожко ждала, когда же он раздастся, этот голос. И всякий раз замирала, когда он доносился до нее. И тут же творила молитву, стараясь Божим словом отмести то наваждение, которое не стало давать ей проходу.
Но улыбка, беспричинно возникшая, упрямо ела лицо. Ничего не могла она поделать сама с собой, потому в тот же день заявила тому мужчине, что беседовал с ней первым, что уходит.
Провожать ее Пржевальский вышел сам. Не успел он усестъся, как всегда, напротив – стоящей – ее, как, заулыбавшись, поднялся. Вернее, вскочил.
И все это он делал молча.
А ей казалось, что он набирается молчаливой глумливости, чтобы припереть ее разоблачением, что ли. Хотя какой в этом был смысл, если она уходит.
Но дело оказалось в другом. И первая наставница это вскоре объяснила. Оказалось, у Пржевальского пропал голос.
Вот так ни с того, ни с сего. Сперва осекся, а потом и вовсе исчез. Потому путешественник прощался с ней молча. Чуть подклонил голову и, своими цепкими пальцами выловив на ощупь руку, поцеловал ее.
Кэтэ бежала домой с таким ощущением, что ее укусила змея, но яд оказался не смертельным, а, наоборот, приятным, возбуждающим неведомые доселе чувства.
Дома, усевшись у окна, она ни с того ни с сего разрыдалась. Не сразу заметив, что заоконные клены, насорив тенями, чуть подрагивали. А когда подняла голову выше, то увидела на дереве Сосо. Он пытался разорить какое-то гнездо.
3
А на второй день Кэтэ неожиданно встретила своего бывшего соседа Гогу Асатиани.
Гоги отличался некой земнородностью, что ли. Он, как другие, не делал осведомленной морду. А как бы был прост в своей непостижимой мудрости. Казалось, что он жил не среди людей, которые постоянно стремились как-то – то перенятым жестом, то словом – повлиять друг на друга. Гоги же, казалось, что проживал он на неком становище. И это становище было особым. Оно оставалось недоступным многим прихотям, которые портили людские отношения.
И все, что было Асатиани осознано, вроде бы, тяготило его. Казалось, движущееся по его следу чье-то любопытство, что сперва виделось, как людское множество, потом