Ворон. Эдгар Аллан По
восторгом насыщенной жизни —
За пределами этой смерти нет бессмертия —
Но сон самоуглубленный, и нет там «быть» —
И там – о! да пребудет там усталый дух мой
Вдали от Вечности Небес – и однако как
далеко от Ада![27]
Какой преступный дух, в какой смутной заросли
Не услышал волнующие призывы этой песни? —
Только два: они пали: ибо Небо не дарует
милости
Тем, кто не слушает биение своих сердец.
Дева-ангел и ее любовник-серафим —
О! где (и можете искать по всему небесному
простору)
Любовь была, слепая, близь трезвого Долга
ведома?
Необузданная Любовь пала – средь
«слез совершенного стона»[28].
Благой он дух был – он, что пал: —
Блуждатель у ключа, одетого мхом, —
Высматриватель светов, что сияют там высоко —
Сновидец в лунном луче близ любви своей:
Какое чудо в том? ибо каждая звезда там
окоподобна,
И ласково так глядит сверху на волосы Красоты —
И оне, и каждый одетый мхом ключ были
священны
Его сердцу, любовью одержимому и печалью.
Ночь обрела (для него ночь скорби)
На горном утесе юного Анджело —
Нависнув, она наклонилась через все
торжественное небо,
И нахмурилась на звездные миры, что под ней
покоились.
Здесь сидели он со своей любовью – свое темное
око приковав
Взором орла вдоль небосвода; —
Вот обратил его к ней – но тут же —
Содрогнувшись – снова к кругу Земли.
«Янтэ, милая, смотри! как дышит тот луч!
Какая в том чара, смотреть далеко туда!
Она не чудилась такой, в то осеннее повечерье,
Когда я покинул пышные ее чертоги —
не оплакивая, что покидаю,
Тот вечер – тот вечер – я должен бы помнить —
Солнечный луч упадал, в Лемносе, как ворожба,
На арабески резные золоченого чертога,
Где пребывал я, и на ткани стен —
И на веки мои – О, тяжелый свет!
Как дремотно навис он на них, погружая и в ночь!
По цветам, раньше, и по мгле, и по любви
они блуждали
С Персиянином Саади в его Гулистане: —
Но, о, свет тот! – Я заснул – Смерть между тем
Проскользнула над чувствами моими
на этом чарующем острове
Так бережно, что ни единый шелковый волос
Не проснулся, как спал – не узнал, что там
был он.
«Последним местом на Шаре Земли, где я ступал,
Был гордый храм, именуемый Парфеноном[29].
Более красоты ютилось вкруг его стен,
украшенных колоннами,
Чем даже в горячей груди твоей бьется[30].
И когда старое Время крыло мое расчаровало,
Тогда устремился я оттуда – как орел с своей
башни,
И годы оставил я позади в один час.
Тем временем
Согласно Арабам, существует промежуточная среда между Небом и Адом, где люди не подвергаются никакой каре, но все же еще не достигают того покоя и даже счастья, каковые полагают они присущими небесному блаженству.
Печаль не исключена из «Аль-Аараафа», но это та печаль, которую живые любят лелеять к мертвым, и которая в некоторых умах походит на бред от опиума. Страстная возбужденность любви, и резвость духа, сопровождающая опьянение, суть наименее святые услады – ценою которых, для тех душ, что избирают Аль-Аарааф своим местопребыванием после жизни, является конечная смерть и уничтожение.
Он был цел еще в 1687 г. – самое возвышенное место в Афинах.