Замена. Сергей Цикавый
снова: ELA, будущее, Homo novus, превосходство.
Превосходство.
Пре…
– От эволюции и превосходства не делают лекарств, – сказала я.
Куарэ приоткрыл рот и отставил чашку:
– Лекарств? Вы сказали «лекарств»?
Я кивнула, внимательно наблюдая за его лицом. Вот оно: отчаянное желание, чтобы то, что меняет его организм, оказалось пускай и странным, но, главное, излечимым.
– Да.
– От этой опухоли есть лекарства? Но почему вы?..
Он запнулся, подавшись вперед, ко мне, и я почти видела, как надежда бежала от него. Так бежит из класса позорно ошибившаяся отличница: закусив кулак, дверь – нараспашку, так, что слезы взвесью остаются в воздухе.
Как же мне больно…
– Зачем вы так, Витглиц? Я же…
…И как же мне не совестно.
– Мне не кажется, что ваше заблуждение – удачный выход.
– Лучше как вы, да? – остро щурясь, спросил он. – Запереться, отгородиться ото всех и без лишних вопросов убивать своих учеников?
Следующая стадия: желание обидеть. Помню.
– Нет.
– Тогда посоветуйте, как лучше.
Издевка. Куарэ явно понял только то, что хотел. Разбудил меня, выпил мой чай и… И он болен.
«А еще у него проблемы с отцом», – вспомнила я. «Соня, присмотри за Анатолем», – вспомнила я.
– Лучше вернитесь в общежитие.
– Выгоняете?
– Нет.
Анатоль поднял руки, откинулся на спинку стула и рассмеялся. Смех вышел серый.
– Все, я сдаюсь. В точности, как говорила Майя. Вы неподражаемы!
««Как говорила Майя». Майя. Надо запомнить».
– Ясно, – кивнула я в ответ.
Куарэ потер глаз кулаком и с грустной улыбкой посмотрел на меня:
– А можно я к вам на урок приду? В смысле, когда вы будете хорошо себя чувствовать?
Я промолчала. У его просьбы было много смыслов, и большинство – оскорбительные. Он встал и поставил чашку на раковину, дернул за шнурок на вороте пайты. Слепо провел рукой по рабочей поверхности стола.
– Наверное, я много извиняюсь, да? – спросил Куарэ, глядя в окно. В стекле отражался он сам, отражалась моя маленькая кухня. С той стороны заглядывала невидимая осень, но никакого отношения к делу она не имела.
– Нет.
– Знаете, я не привык к этому всему. Ни на грамм, – пробормотал он, по-прежнему глядя в черное зеркало. – И не привыкну.
«Я». Вот чего много у мсье Куарэ, подумала я, ощущая новую – которую уже? – волну раздражения. И поза какая наигранная. «Куарэ болен, – привычно отреагировал разум. – Он узнал об этом вчера, накануне ночью убил Ангела, и половину этой ночи пил с новыми знакомыми».
Я встала, поправляя ворот халата. Ноги в тапках мерзли.
Болен, надо присмотреть за ним, он пил, – это все, конечно, хорошо, но уже почти четыре часа утра. И причем здесь я? Что-то коснулось моей руки. Я опустила взгляд и увидела почти детское прикосновение: тремя пальцами, очень бережное и неуверенное.
– Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Хорошо?
Я