Лавровый венок я отправил на суп…. Игорь Губерман

      Едва в искусстве спесь и чванство

      мелькнут, как в супе тонкий волос,

      над ним и время, и пространство

      смеются тотчас в полный голос.

      Ладонями прикрыл я пламя спички,

      стремясь не потревожить сон друзей;

      заботливости мелкие привычки —

      свидетельство живучести моей.

      Кто-то входит в мою жизнь. И выходит.

      Не стучась. И не спросивши. И всяко.

      Я привык уже к моей несвободе,

      только чувство иногда, что собака.

      Суд земной и суд небесный —

      вдруг окажутся похожи?

      Как боюсь, когда воскресну,

      я увидеть те же рожи!

      В любом краю, в любое время,

      никем тому не обучаем,

      еврей становится евреем,

      дыханьем предков облучаем.

      Не зря ученые пред нами

      являют наглое зазнайство;

      Бог изучает их умами

      свое безумное хозяйство.

      Ночь уходит, словно тает, скоро утро.

      Где-то птицы, где-то зелень, где-то дети.

      Изумительный оттенок перламутра

      сквозь решетки заливает наши клети.

      Клянусь едой, ни в малом слове

      обиды я не пророню,

      давным-давно я сам готовил

      себе тюремное меню.

      Весной врастают в почву палки,

      Шалеют кошки и коты,

      весной быки жуют фиалки,

      а пары ищут темноты.

      Весной тупеют лбы ученые,

      и запах в городе лесной,

      и только в тюрьмах заключенные

      слабеют нервами весной.

      Лишен я любимых и дел, и игрушек,

      и сведены чувства почти что к нулю,

      и мысли – единственный вид потаскушек,

      с которыми я свое ложе делю.

      Когда лысые станут седыми,

      выйдут мыши на кошачью травлю,

      в застоявшемся камерном дыме

      я мораль и здоровье поправлю.

      Среди других есть бог упрямства,

      и кто служил ему серьезно,

      тому и время, и пространство

      сдаются рано или поздно.

      В художнике всегда клубятся густо

      возможности капризов и причуд;

      искусственность причастного к искусству —

      такой же чисто творческий этюд.

      Мы постигаем дно морское,

      легко летим за облака

      и только с будничной тоскою

      не в силах справиться пока.

      Молчит за дверью часовой,

      молчат ума и сердца клавиши,

      когда б не память, что живой,

      в тюрьме спокойно, как на кладбище.

      Читая позабытого поэта

      и думая, что в жизни было с ним,

      я вижу иногда слова привета,

      мне лично адресованные им.

      В туманной тьме горят созвездия,

      мерцая зыбко и недружно;

      приятно знать, что есть возмездие

      и что душе оно не нужно.