Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная. Петр Иванович Шолохов
рисунки пищевода, желудка, впервые ясно поняв сущность излагаемого.
Методы Григория Ивановича ни в чём не изменились, он требовал от ребят зубрёжки. Когда Григорий Иванович открывал журнал в чёрном переплёте, все сидели, затаив дыхание, одни потупившись, другие устремив взгляд на потолок. Ждали… Григорий Иванович, вызывая ученика, не произносил фамилию, а как-то пел, растягивая последний слог, затем, склонив голову набок, прислушивался к собственному голосу. Подстриженные усики учителя, гипнотизируя, шевелились. Это короткое, но жуткое мгновение было особенно мучительно. Основательно вызубрив любимую главу о пищеварении, я, казалось, мог быть спокоен, но мой пульс тревожно отбивал общий ритм. Я волновался, как и другие. «Шолохов», – прозвучало в мучительной тишине, класс облегчённо вздохнул, а я всё ещё продолжал сидеть парализованный. Может быть, мне только показалось? Но толчки, шёпот соседей, их сочувствующие лица были красноречивы. Страх, отнявший у меня способность двигаться, в следующее мгновение погнал меня неверными шагами к кафедре, к Григорию Ивановичу.
– Пищеварение, – пропел он.
Колючие глазки, рассматривая меня в упор, ждали. Вместо ответа у меня что-то заурчало в животе. Затем от смущения и страха по всему телу разлилось тепло. Тогда я наконец обрёл дар речи.
– Попадая к нам в рот, – я, торопясь, глотая слюну, будто в самом деле проглотив что-то вкусное, с жаром принялся пересказывать заученный урок. Наглядно представляя дальнейшее продвижение пищи, я бессознательно расчерчивал грудь, затем живот указательным пальцем, получалось бойко! – Перельстатика мышц помогает движению образовавшейся измельчённой таким образом кашице, в результате чего…
В сторону учителя я всё ещё боялся смотреть, но класс казался мне всё уютнее. Замедляя темп, подошел к финишу:
– Двенадцатиперстная кишка имеет слепой отросток, который…
– Довольно, довольно, – останавливая меня, поёт Григорий Иванович.
Я робко поднял глаза на учителя и увидел, как его тонкая рука выводила тройку с плюсом – это высший балл, на какой только был способен Григорий Иванович. Отметками нас не баловали. С гордым видом я прошёл на своё место.
Когда во втором полугодии из губернского города заявился инспектор народных училищ – старец с седой бородой, лысиной во всю голову и доброй улыбкой, демонстрировать знания класса по естествознанию Григорий Иванович вызвал именно меня. С бесстрастным лицом, как бы случайно открыв учебник на главе «Пищеварение», он предложил мне рассказать, что я знаю об этом. Механически, но уже без прежнего увлечения, я добросовестно выпалил текст. В эту минуту глазки Григория Ивановича затеплились, а, может быть, мне так только показалось. Хороня довольную улыбку, широкая борода инспектора кивала мне вслед. Я был счастлив!
В четвёртом, последнем классе в школе появились новшества: во-первых, заговорили об иностранных языках, и впервые в качестве преподавателя