Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная. Петр Иванович Шолохов
на грамматические ошибки, совершенно игнорируя содержание и форму изложения. Как-то им дана была классу общая тема – рыбная ловля. Один остроумец, в своём сочинении описав ловлю «сопляков» на нитку с копеечным крючком с наживкой из червяков, явно издеваясь над преподавателем, вздумал подменить «сопляков» китами, изукрасив при этом нашу мелководную речушку прибоями, штормами и всеми морскими стихиями. Поскольку ребята заранее были извещены автором о содержании его сочинения, при обычной раздаче тетрадей ждали неизбежного скандала. Преподаватель, отдавая злополучную тетрадь, спокойно отметил невнимательность и множество ошибок, про кита ни слова. Удивление было общее, преподаватель, заметив оживление в классе, недовольно ворчал:
– Ну чаво там ещё, чаво?
Моя первая проба пера – описание Закона Божьего – случайно очутилась в учительской и имела там печальный успех, после чего от преподавателя русского языка последовала критика в виде угрозы оставить меня на второй год: «Остроумян някстати».
В конце учебного года при переходе в третий класс приключилась ещё одна неприятность с тетрадкой письменных работ. Как ни скупы были отметки наших преподавателей по русскому языку, особенно за сочинения, я всегда получал у Нефёдова четвёрки. По ошибке одна из моих старых тетрадей попала на глаза преподавателя. В ней четвёрки были переделаны в букву Ч. Угроза Нефёдова оставить меня на второй год осуществилась.
Кроме уроков русского языка, Нефёдов вёл в школе уроки пения. В эти дни он приходил со скрипкой, тогда его форменная выцветшая тужурка кроме обычной перхоти с головы покрывалась ещё пылью канифоли. Урокам пения, как и урокам физкультуры, отводились самые последние часы занятий. Происходили они в неуютном тёмном классе нижнего этажа. Ребята заранее брали свою одежонку из раздевалки, увеличивая тесноту и пыль класса. Странно было видеть смычок и скрипку в руках преподавателя русского языка. Классная доска расчерчивалась линейками под ноты, сбоку витиевато рисовался музыкальный ключ, натирался смычок канифолью, и вызываемый к доске ученик озорно тянул за скрипкой: «До, ре, ми, фа, соль…», поглядывая при этом на доску. Затем пели все хором с хулиганскими выкриками и посвистом: «Коль славен наш Господь в Сионе…» Небывалый шум и гам сопровождали эти уроки, к ним относились несерьёзно. И преподаватель, и ученики проводили урок, как бы отбывая невольную повинность. Все ждали той минуты, когда задребезжит звонок и можно будет наконец броситься вон, забив проходы парт, и под общую потасовку выскочить на свежий воздух. По окончании высшего начального училища выпускниками на квартире Нефёдова ребята были угощаемы самогонкой. Под пьяные объятия и слёзы читались собственные стихи Нефёдова, которых я, к сожалению, не помню. Одиночество преподавателя, голые стены его комнаты, бедность обстановки, запустение бросались в глаза. При расставании каждый из нас получил «на вечную память» книжонку с автографом Нефёдова. Мне достался Конан Дойл.
Крещение
Бюро прогнозов