Книга живых. Александр Лапин
к нему на ручку кресла.
– Вот смотри, что я нашла! Дело номер тысяча два.
Он чуть отодвинулся от ее горячего бедра. Но она, не обращая внимания, продолжала читать: «О доставлении права казачке 3. Степановой вступить во второй брак за взятием в плен ее мужа».
– А речь здесь идет вот о чем.
И она наклонилась к нему так близко грудью, что он напрягся. Но отодвигаться было некуда.
Она заметила это и торопливо застрочила:
– Здесь казачье станичное общество ходатайствует перед церковью об беспрецедентном решении – благословить молодую женщину при живом, но, судя по всему, пропавшем муже-казаке на второй освященный брак. И церковь, похоже, пошла на это. Памятуя, что «суббота для человека, а не человек для субботы», ее венчали заново. Вот так вот…
Слегка ошалевший от ее близости, тепла и неожиданно разгоревшегося желания, Казаков все еще пытался противиться ее чарам.
Он поднялся из кресла. Запахнул полы халата. И хотел было уже удалиться в ванную, где сохла его одежда. Но не тут-то было. Она обняла его сзади. И ее мягкие теплые руки заскользили под халатом. А крутые бедра прижались к ягодицам. Он дернулся еще раз. Пробормотал испуганно:
– Ты что, Мария! Нельзя!
– Кто сказал, что нельзя? Ты же сам на Афоне узнал, как Христос любил Марию Магдалину. Читал Евангелие от Филиппа? Бог Отец тоже благословил плотскую любовь. Он сказал: «Плодитесь и размножайтесь!» Я от тебя ребенка хочу! От тебя!
– Да ты что! Я же старый!
А она все о своем. О женском. Все шепчет и шепчет. И нет сил противиться. Усадила его снова в кресло. И жмется, жмется. И – видно, так устроен этот мир – если женщина что-нибудь задумала, то она вывернется наизнанку, но своего добьется.
Но он еще боролся:
– Я монах! Я не могу! Я клятвы давал!
– Может, ты и иеромонах. Но в первую очередь ты дурак!
– Почему?
– Потому что идешь против природы и воли Божией!
– Как я – против воли Бога?!
И она повторила горячим шепотом:
– Он ведь сказал: «Плодитесь и размножайтесь». А ты имеешь возможность дать жизнь новому существу. Своей веточке. Тростиночке. И как баран уперся со своими придумками. Где они?
Она все шептала и шептала, подвигаясь на коленках к нему, сидящему в кресле. И он чувствовал, что за нею стоит какая-то своя великая правда. Может быть, это правда матери всех богов – Кибелы, Марии Магдалины, Божьей Матери… Правда природы, жизни, рядом с которыми его правда кажется жалкой, маленькой и несущественной…
– Ты не согрешишь! – горячо шептала Бархатова, наклоняясь к нему. – Мы не будем заниматься этим.
Он уже чувствовал, что не в силах устоять.
– Я подою тебя, как бычка! – плотоядно усмехнулась она. – И ты не согрешишь. Не нарушишь свои обеты…
…И подоила. И торжествующе засобиралась, помчалась с его семенем, собранным в банку, которую засунула себе под мышку, чтобы не остудить.
Вечером она позвонила ему