Фаворский свет. Федор Метлицкий
среди могил. Здесь не было её деда, она говорила, что его косточки остались где-то. Я не смел подойти к ней.
Прошли внутрь горы-вулкана, в музей. Торжественно-тихая музыка, собранные на полях экспонаты, панорама битвы вдоль поднимающейся вверх пешеходной ленты, чёткий молчаливый караул – не отображали всего страшного, что случилось здесь. Мешало стремление гордиться победой, целиком для настоящего, которое пытаются настроить на нечто патриотическое – для всех. Что это? Когда страшное отделилось и стало ореолом гордости, исключительности нации? Ненавистью к разрушителям экзистенциальной опоры?
Снова старый полёт и величье,
И напыщенный дикторский текст,
Вновь парад – эпохой мистичной
Перед нами, нетронут, протек.
Как же это укоренилось!
И как страшно – разбить тот покой
Возносящего марша, хранимого
Со времён ясной веры простой.
Этот крепкий орешек натуры
Не разбить – до иных катастроф.
Я и сам в непонятной натуге
Облачён в тот бездумный покров.
Что там? Наше детство летящее
Самолётиком красным складным,
В портах кранами, грозно звенящими,
И тяжёлым покоем страны.
Я думал о вселившемся в человечество безумии, и упёртых погибавших людях здесь, забывших о своей особости, в которых самоё нутро едино восстало перед насилием.
Что это было на самом деле, так страшно открывшееся дно внешне благополучной жизни? Что совершалось в теплящих живое людях, каждый шаг которых означал смерть? Чувствовали ли себя подлинным единым народом, вставшим за родину, а не только за жизнь близких? Или инстинкт загнанных в угол – умереть или победить? Или страх перед режимом, косящим огнём заградотрядов тех, кто отступал?
– Народ теперь стал другим. – Я вздрогнул от весёлого голоса Олега над ухом. – Для нас тот народ кажется уже странным, несовременным.
Гурьянов в тон ему подхватил:
– Нам, размытым в нечто частное, обособленное в своих гнёздах, готовое убежать из страны. Кому всё равно, что будет.
Светлана – она уже подошла ко мне – вспыхнула.
– Ничего не другие! Мы те же, это станет ясно, в последний день.
Возможно, эта битва – изнанка самой жизни в крайнем открытом проявлении, цена бессмертия, то, что потеряно нами. Неужели мы можем быть людьми только на краю бездны?
Что будет дальше? Наверное, померкнет эта боль победы, как померкло Куликово поле и другие, и будут новые попытки найти подлинный народ, новое бессмертие.
А родина-мать кружилась над нами в балахоне ветров, угрожая кому-то грозно летящим мечом в поднятой руке, как богиня Кали.
Форум заканчивался скандально. Подготовленные программы и предложения большинством не были приняты.
– Как же так? – вдруг растерялся замминистра. – Мы же отметили недостатки, наметили верные ориентиры. Что ещё надо?
– Правды! – кричал Гурьянов, дежуря у микрофона в зале.
– Вы