Номенклатор. Книга первая. Игорь Сотников
изнутри него нашептавшего ему о том, что без него и его художественного таланта, все эти ежедневные будни жизни сената были бы затёрты временем, но он так их красочно и увлекательно живописал, вдохнув в них новой жизни, что ещё долго об этих буднях сената будут помнить люди, прочитавшие эти сводки, недоумевая по очень долгу над тем, что тобой было прописано в этих протоколах – это что, бред или мне привиделось?!
Где и сами участники описанных тобой событий в буднях сената, сенаторы, трибуны и другие важные, с правом законодательного слова люди, плюс обязательно Цезарь, будут ломать свою голову над этим ребусом, прописанным в вышедших сегодня протоколах. Где один из сенаторов, отчаявшийся уразуметь, что есть правда, а что вымысел в этих протоколах, переспрашивая вначале себя с испугом: «Неужели я это говорил, а потом требовал от Цезаря немедленно разрешить мне быть с ним на дружеской ноге?!», а затем не слишком прямолинейно, а скорей запутанно, чем понятно, уже спрашивал о том же у тех сенаторов, кто и сам был участником всего этого столь невероятного события.
– Скажи, Гней Пизон, был ли я вчера в сенате… – На этом месте находящийся не в себе и в полном испуге сенатор…а он уже и сам забыл своё имя от обуявшего его страха, сделал многозначительную паузу, чтобы выяснить для себя точно, а был ли он вчера в сенате (может всё-таки не был? А?), и не плод ли его и ещё чьего-то воображения всё то, что было описано в протоколах сената. Но по угрюмому лицу Гнея Пизона, не желающего с ним даже пересекаться в стенах сената и знаться, а уж не то что бы говорить, видно, что он зря на такое чудо надеется – был ты вчера на форуме, и всех своих бывших товарищей по сенатскому сословию поставил в неловкое и нет тебе никакого прощения положение.
И забытому всеми по имени и как его звать сенатору, что для него не самое сложное в жизни, а самое для него сейчас волнующее это то, что о нём теперь каждый момент помнит и сжимает злобно свои челюсти в его сторону Тиберий Цезарь, о ком ещё Август говорил: «Бедный римский народ, в какие он попадет медленные челюсти!», заканчивает этот свой вопрос. –… столь откровенно-прямолинейным?
А Гней Пизон, кто и сам прослыл в глазах Тиберия Цезаря человеком вольнодумствующим и невоздержанным на циничные высказывания своих мыслей в его сторону, вот совершенно не желает быть ещё и замеченным в таких близких отношениях с этим смутьяном, сумевшим, честно сказать, очень ловко поддеть Цезаря своим словом. И он для того чтобы поскорее и навсегда расстаться с этим компрометирующим его сенатором, всё как было вчера им заявлено прямо в спину Цезарю, ему на голову и на плечи взваливает.
– Так и сказал, – делает заявление, оглушающее сознание этого невоздержанного на мысли поступки сенатора Гней Пизон, – иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает. – И как понимает павший в себе сенатор, то все уже в сенате и главное Цезарь знают, кто это в сенате такой смелый и с таким интересным чувством большого юмора, когда Цезарь находится