Судьба калмыка. Анатолий Григорьев
никакого не предполагалось. Вечером долго сидели у костра, пили чай. Пришли и русские ребятишки, принесли несколько картошин и разрезая их на пластики жарили на горячих углях. Всех угощали – вкусно. Весть о том, что сюда на поселение пришел калмык весь в орденах и медалях, быстро разнеслась по громадному таежному селу. Уже поздно вечером, когда окрестные хозяйки загоняли скот вернувшийся с пастбища по дворам, к костру подошел старый калмык в шапочке с тощей котомкой за плечами долго стоял в тени ни кем незамеченный. Стоял и слушал разговоры у костра. Наконец, кто-то из ребятишек заметил его и радостно крикнув: дядя Церен пришел! Ура! Жомбу пить будем! Ребятня облепили старика, обнимая его.
А он сняв котомку достал оттуда бутылку с молоком, заткнутую деревяшкой и глянув на старух спросил; Нааран? (Сюда?). Те согласно кивнули головами, попыхивая трубками. Молоко забулькало в вареве трав. Коричневато-зеленая жидкость стала посветлей. Покипев чай сняли с костра. Ребятня моментально кинулась в избу за кружками. Принесли консервные баночки и гостям. Потея и отдуваясь все пили чай, соленый калмыцкий чай –жомбу. Русские ребятишки оглядывались в темноту. Чего темноты боитесь? – спрашивал их Максим. Не-е, мамка если узнает, ругать будет! Спешили закончить питье пацаны. Вкусный чай? – весело скалился Максим. Еще как! Ну, вот и хорошо. Приходите еще. А мы приходим все равно, если нас даже дома ругают. А, и Бадмай здесь? И к костру подошла молодая девка, в ситцевом платье, с толстой кудрявой косой. И она сунула в руки одной из старух крынку с молоком. Здесь, Катя здесь! Вот жениха хочу тебе показать и ткнул пальцем в Максима. Э-э! – засмеялась девка. – Этого жениха, если бы я не привезла топал бы еще пешком. Катя, ты! – изумился Максим. Не узнал? Вот и вози вас! – захохотала девка взяв у старухи пустую крынку, ушла в темноту. Да, как же? – сокрушался Максим. Катя это? Катька, Катька – трактористка, недалеко тут живет. Хорошая девка. Невозмутимо швыркал чай из пиалы старик. Дядя Церен кем работаешь? А-а, пастух я, коров пасу. Совхозных, колхозных? Нет! Людей леспромхозовских. На лесозаготовки не взяли, старый сказали, иди отдыхай. А как отдыхать? Кушать нечего. Вот и пасу коров. А где живешь? А, а, там в другом конце села. Там тоже наши есть. Дядя Церен? Я ведь тебя помню. На стойбище, в племенном совхозе под Элистой, ты молитвы читал в перерывах между стрижкой овец. Да ты что? Оживился старик. Ты зоотехником был? Когда же это? В 40-м, весной? Точно! Ах, ты мой дорогой, вот где довелось встретится. А, ты, ты… Мукубен я Цынгиляев. Ах, ты радость какая! Помню, помню! И Максим с Цереном крепко обнялись. Они долго разговаривали вспоминая общих знакомых. И прошлую жизнь. Ребятишки клевали носами скоро все ушли в избу спать. Ушли и старухи. Ну, что, мне завтра на ровне с птичками вставать – коров выгонять рано по утру. – закряхтел старик вставая. Ты где ночуешь? – спросил он у Максима. Да я не знаю. Тут к этой избе прикрепил меня участковый. Ну вот и хорошо. Вместе значит переночуем. А где? – вырвалось у Максима. А вон стайка-сарай. Там