«Постояльцы черных списков». Петр Альшевский
этого не нужно; он курит у себя на кухне не так давно прочищенный кальян и вспоминает историю о том, как в саратовский детский дом приезжало шоу лилипутов.
Они ходили перед детьми колесом, показывали слегка непристойные фокусы и, передразнивая узнаваемых детдомовцами ослов, свиней и дикобразов, громко распевали безобидные частушки.
Дети радовались, благодарно хлопали в ладоши и звали лилипутов приезжать еще.
На следующий день шоу приехало снова.
Радости от их визита заметно поубавилось, но лилипутов подобная смена отношения не остановила.
Они приезжали и на третий день, и на четвертый, и на пятый. И на шестой, и на седьмой, и на восьмой. Но, когда они навестили детский дом в девятый раз, детям не оставалось ничего другого, кроме как инициировать жесточайшую драку.
Дети дрались с лилипутами весь вечер и всю ночь, и лишь под утро выбили у них обещание никогда их больше не навещать.
Слово лилипуты сдержали.
Мартынову вспоминаются врезавшиеся в память моменты, имевшие место и лично с ним – несколько лет назад в промерзлых сумерках центральные районы его города были заклеены фотографиями улыбающегося Иисуса.
Свергнутые ханы Тартарии раздавали мед диких пчел сексуальным террористкам из Подлипок, распевавшим во всемирном хоре Юнеско, и из каждой витрины на прохожих взирали плакаты «Ему – 2000 лет! Вы узнали это лицо?». Если вы его узнавали, вам разрешалось загадать желание.
Мартынов с умной импульсивной брюнеткой шел по ежедневно обновляющемуся снегу и, признаваясь в сочувствии ко всему женскому роду, спросил у нее:
– Тебе чего загадать?
– Это твое желание, Мартынов. – ответила она – Желай себе.
– А как же ты? – заволновался Мартынов. – Ты же его не узнала. Я не знаю никого, кому это было бы легче чем тебе, но ты его не узнала. Ведь нет?
– Мне и так хорошо, – хладнокровно сказала она.
– Со мной? – спросил Мартынов.
– Замолчи.
– Тебе страшно признаться? Но ты можешь признаться молча, вообще без слов, сегодня же такой день…
– Помолчи, Мартынов, – сказала она, – мне хорошо, а ты помолчи.
– Но мне… что мне делать помимо того, что молчать?
– Живи светом и не ставь в будущей битве на черное – катись по полю и ни о чем не думай.
Явно посмотрев за горизонт, она чуть виновато улыбнулась и из ее глаз посыпались отрешенные снежинки.
– Не бойся, Мартынов, – сказала она. – Оно не минное.
Если бы какая-нибудь нездешняя мадам сказала это Седову, он бы проворчал: «если оно не минное, ступай по нему первой. Я шаг в шаг за тобой. Отстану – не обижайся. Серое солнце взошло уже слишком высоко».
Невесело шутящему Седову этого никто не сказал – дьявол и ведьмы не могут превратиться в голубя и овцу, Седов не казнится тем, что у него перестали водиться деньги; над вокзалом неприкрыто зевает месяц, на перроне