Дама из Долины. Кетиль Бьёрнстад
представить себе, каково это – выловить труп молодого человека, когда пришел ловить форель?
– Почему ты был на моем концерте?
– Хотелось послушать Прокофьева. У этого человека не все в порядке с головой.
– Ты музыкант?
Он пожимает плечами.
– Да, в некотором роде. Но не для больших залов. Я играю на контрабасе. Лежа. Ведь когда мы говорим об инструменте с такими формами, мы имеем в виду женщину.
– Дай мне все-таки эту блесну, – прошу я.
Взаперти
Сутки спустя. Первые сутки почти стерлись из моей памяти, я помню только тяжелые тягучие сны и ощущение, что тональности разного цвета прыгают у меня в голове, как бейсбольные мячи. Я бегаю с сачком и не могу поймать ни одну из них.
Врача шведско-норвежского происхождения зовут Гудвин Сеффле, он очень внимателен и говорит на напористом диалекте Сконе. Мы сидим в его кабинете. Он энергично потирает сухие руки, и я вижу, что он обкусывает ногти. Кроме того, он всегда спешит, ведя вечную борьбу за каждое койко-место.
– С чего ты хочешь начать?
– Вы меня вызвали, вам и решать.
– Не надо все осложнять, – просит он глухим голосом. – Тебя привезли в больницу полуживым. Когда человеку в легкие попала вода, речь идет уже о секундах. К тому же вода в реке очень холодная. Тот, кто вытащил тебя на берег, говорит, что даже не заметил тебя в воде. Он только почувствовал, что на крючок что-то попалось.
Я трогаю языком рану во рту и киваю.
– Сумасшедшее решение, – говорит он, читая свои бумаги.
– Не такое уж сумасшедшее. Мне хотелось уйти за ними.
– Объяснить можно все.
– Меня выпишут сегодня?
– Сначала ты должен рассказать нам, о чем ты думаешь. Наш проклятый врачебный долг обязывает нас понять, что представляют собой наши пациенты.
– Кто сказал, что я ваш пациент?
– Тот, кто прислал тебя в мой кабинет.
– Что я должен сказать?
– То, что позволит нам создать более ясную картину того, что ты сейчас собой представляешь.
– Марианне сказала, что я напоминаю ей героя песни “The Only Living Boy In New York”. Тогда я не понял, что она имела в виду. Но когда она умерла, я все понял. Покончив с собой, она убила нас обоих.
– Это опасная мысль.
– Ничего не поделаешь.
Я замечаю, что мне трудно говорить. У меня пересохло во рту. Я не могу произносить согласные.
– Я читал в газетах о твоем дебюте, – вдруг говорит Гудвин Сеффле. Он ерзает на стуле, явно испытывая неловкость.
– Правда?
– Отзывы были восторженные. – Он как будто сообщает мне великую новость. – Я по возможности слежу за тем, что происходит в мире музыки. Сам играю. Не меньше сорока пяти минут каждый день. В этом году я должен одолеть «Порыв» Шумана. Трудное произведение, ты не находишь?
Я киваю.
– Довольно трудное. Но замечательное. Только смотрите, не играйте его слишком быстро.
– Ты так считаешь? – Он наклоняется ко мне через стол. – Это важно?
– Да, особенно когда играешь Шумана, – говорю