«Играя с мраком блюз». Петр Альшевский
не успел его избавить
от массы друга-седока…»
«Ты успокойся. Хватит лаять»
«Я успокоился. Пока».
«Ну, до свиданья. Ты на память
мне не оставишь свою боль?»
«Она нужна. Она товарищ.
Нет, не оставлю. Не неволь».
С Котляковского на просторы воды
на обветренном лице написано недоумение
ссади меня, речной трамвайчик
окликни турка, пусть столкнет
он сын посла. Спортивный мальчик.
По всем повадкам идиот —
бубнит ритмичную унылость
скребет ногтями чернь перил
«Салям алейкум. Сделай милость
послушай, как я раньше выл»
«Ы-ууууу! У-ыыы! Хы-ыыы!»
«Теперь я вою дольше, громче
не понимаешь? Ничего – отнюдь не к спеху
мыслить тоньше, чтобы считать за НЛО
меня.
Себя.
Бутылку бренди.
Фуражку бога, косяки.
Летучих рыб»
«Ага… хи-хи…»
«Изыди, голос! Вырвись в поле
один носись там в суете
желаний, взглядов
на огне
тупых клыков и мятых перьев
ты испечешь брусничный круг —
горячий пепел, треск деревьев
уйди, мой верный, лучший друг»
«Я не уйду. Такая правда
нам выпадает – не грусти
ложится плохо твоя карта
но кто-то хочет нас спасти».
«С Всевышним я в большом разладе»
«Он интроверт. Его держись.
Предстань сегодня при параде
не мучай член
не плюйся ввысь»
«Да я не мучаю»
«Я верю. Все это в прошлом, ясно, эх
любовь в забвении несложном…»
«Случался грех. Приятный грех».
3. Намоленные дубины
Святая солнечная пуля
срезает прядь земных волос
у человека с чувством смерти
в глазах, в движениях руки
за сигаретой. Может быть.
Портфель набит зеленым чаем.
На задних лапах идет ночь
ее не сбить с пути, упившись
бурды оплаченных забот
гнетущих нервы до заката —
взорвать конвейер? Не проси.
Не попрошу, я сам из стада
отлично вижу
хуже сплю
хожу в бессонницу подумать
по трупам парий за дождем
оно тут рядом.
Ограды, камни и кресты
венки, березы, птичий клекот
и ты, и ты, и пол Москвы
сюда прилягут
чей-то ропот
из-под земли надменно, трезво
течет, струится, шлет привет
«Я был козлом. Но если честно
не заслужил я столько бед.
Родился в Туле, жил в Кузьминках
женился, выждал – разошлись
она плясала на поминках
никто не крикнул: «Ты! уймись!».
Ее познали… десять?…
двадцать?…
еще когда мы вместе шли
под ярким солнцем. Прикасаться?
Я к ней