Токио. Долго и счастливо. Эмико Джин
пресекает. Ему нечего сказать, как и мне. Время тянется. Мы чужие. С чего я взяла, что могло быть иначе?
Он неуверенно улыбается.
– Мне доводилось в Испании смотреть быку в глаза, но даже тогда мне было не так страшно, как сейчас. У меня руки трясутся. – Он показал мне свои трясущиеся короткие пальцы.
Облегченно хихикаю.
– Я вот никогда не участвовала в забегах с быками, зато во втором классе намазала стул Томми Стивенса клеем после того, как он украл мои мелки. Но я так боялась быть пойманной, что сама во всем призналась.
Его глаза светятся гордостью.
– В тебе сильно развито чувство справедливости.
Напряжение из колен исчезает, и я ослепительно улыбаюсь.
– Вероятно, нам следует начать все заново. – Он вытягивает руку. – Я рад, что ты здесь. И с нетерпением жду возможности познакомиться с тобой.
Протягиваю ему свою ладонь. Его рукопожатие твердое, обнадеживающее, но незнакомое. Вычеркиваем вариант (г) и выбираем (б).
Не так чтобы много, но это только начало. Вспоминаю, зачем я здесь: познакомиться с отцом, понять себя, свои черты лица и природу моего упрямого характера.
– В это время года сады особенно прекрасны, – произносит он, когда мы размыкаем руки.
– Правда? – оживляюсь я.
– Хочешь посмотреть?
Задумываюсь на мгновение. Свежий воздух всегда идет на пользу.
– Звучит здорово. Показывайте дорогу.
В лицо дует влажный освежающий ветер. Под ногами хрустит гравий размером с горошину. Рядом со мной медленным шагом идет отец. Голова его опущена, плечи расслаблены – портрет принца, деконструктивизм. Мои руки покрываются гусиной кожей.
– Ты замерзла, – говорит он и куда-то смотрит. По безмолвной команде появляется придворный. Хотела бы я научиться этому трюку.
Отец произносит что-то по-японски, и придворный с низким поклоном исчезает. Среди деревьев замечаю широкоплечие фигуры в черном – охрана. Вижу и Акио. Придется привыкнуть. Даже когда ты один, за тобой наблюдают. Вновь появляется придворный. Двигается он ошеломительно быстро. Его лоб покрыт потом, но дыхание ровное. Он кланяется и передает отцу кашемировую шаль цвета слоновой кости. Тот берет ее и накидывает мне на плечи.
– Так лучше?
– Намного. Благодарю. – Укутываюсь теплее. Никогда не представляла себя в образе дамы в тонкой шерсти. Ну да ничего, я смогла бы привыкнуть.
– Продолжим? – жестом предлагает он.
Мы погружаемся в безмятежную тишину. До нас доносится шум ветра и пробок Токио. Отец показывает виды деревьев. Бумажная береза – его персональная эмблема. Дорожка тянется дальше, огибая пруд. Останавливаемся возле искусно остриженной черной сосны. На противоположном берегу господин Фучигами с другими камергерами следят за нами, притворяясь безучастными.
Отец печально улыбается.
– Должно быть, господин Фучигами расстроен, что мы вышли на улицу. Это не входило в план.
Плотнее укутываюсь в шаль.
– Злободневный