Мои любимые чудовища. Книга теплых вещей. Михаил Нисенбаум
А во-вторых, если меня наказывали и приходилось сознаться, то рассказывал только про себя одного. У нас в семье не принято было доискиваться, кто подучил да кто подговорил. Кто бы не подучил, делал-то я сам. И еще: никто не стал бы бегать по чужим родителям и закатывать скандалы, как мамаша Олега Капорина. Сам Олег вполне нормальный пацан, но мать у него… То орет на него во дворе при всех, то тащит торговать астрами у гастронома, то скандалит по соседям.
Но и это было не главное. Из всех наших парней я выглядел самым домашним. Самым чистеньким. Хотя дома мне вечно доставалось за испорченные мазутом новые брюки, разбитые сандалии и прожженный рукав рубашки. Но во всем городе не хватило бы смолы, ржавчины и сажи, чтобы сделать меня менее чистеньким. Может быть, я не так разговаривал. Может, слишком много читал. И родители. Нет, родители у меня хорошие, вполне нормальные родители, но нормальные они дома, моими глазами. А за пределами квартиры они слишком интеллигентные. Мама никогда не сядет на лавочку с другими тетками. Не потому, что она их недолюбливает или они ее. Ей просто в голову такое не придет. И папа тоже никогда выйдет во двор козла забить. С этим ничего нельзя поделать. Я буду таскаться в музыкалку, мама не сядет на лавочку, а папа не забьет козла.
Ни один из наших не ходит в музыкалку, все матери, как люди, садятся на лавочку, а отцы играют в домино, пьют по праздникам и выходят во двор в майках. А если мои родители другим родителям не свои, как я буду свой пацанам?
Или вот друзья родителей. Дядя Сева, который преподает в музучилище и сочиняет какие-то кантаты. Скажи кому во дворе! Дядя Гена, изобретатель, филателист. Дядя Август, завуч техникума… Все веселые, остроумные, шумные… Но – не бойцы. Не мужики они. И дело не в домино. Просто не бойцы и все. Не верится, что дядя Сева может дать пендаля отцу Андрея Букалова. Или хотя бы не получить пендаля, если отцу Андрея Букалова придет в голову такая идея. Не может, хоть и взрослый. И другие все такие же.
Неужели нельзя было завести хоть одного друга – мужика! Ну и что это за друзья? Надежда была только на дядю Юру Ключарева, потому что он охотник. Охотник! Умеет стрелять из ружья, нож у него четкий, и рассказывает всегда так просто, без хвастовства про всякие лесные похождения. Дома у него висит настоящая волчья шкура, а это уже не просто рассказы. Но даже дядя Юра слишком интеллигентный. Слишком много разговаривает, слишком складно. Вот и попробуй в такой обстановке вырасти, как все.
Самое обидное было в этом непостоянстве решений: свой я или чужой. Почему они не могли решить этот вопрос раз и навсегда? Неужели не видно, что я свой не только в кино или в тире, но и в лесу, и на свалке, и у котлована, и где угодно! Нет! Братство не распадалось вовсе, но и не утверждалось насовсем. Братство оставалось на усмотрение Андрея Букалова, Валерыча или Володи Кошеверова, которые затевали разные похождения и между собой решали, кого брать, а кого не брать.
Вот и сегодня меня взяли случайно, под настроение. А Олежка – хитер бобер! – взял да не пошел. Сейчас сидит дома,