Ежевика Её светлости. Средневековые сказки II. Юана Фокс
Инга потрогала губу. Целая. Идеально ровнёхонька! Будто никогда ничего и не трескалось. Посмотрела на упыря. Та еле дышала и будто стала ещё меньше. Кожа её пошла морщинами, потемнела. Волосы слезали клочьями, платье бледнело и трескалось, как облетевшая листва.
«Точно не врёт!» – решила Ежевика, и жалость прошмыгнула юркой мышью ей в грудь. «Кыш ты, дрянь такая!» – шикнула на неё девочка, но проклятое чувство уже угнездилось и с аппетитом принялось грызть её сердце. Она уже ясно как день понимала – поздно спасаться. Теперь чем бы то ей ни грозило, она поможет врагу своему. Как тогда, когда нашла в яме, полной осенней воды и ледяного крошева, щенка. Бедняга скулил и отчаянно рвался, а цепкие когти смерти тянули его назад, в самую топь. Четырёхлетняя Инга влезла босая в лужищу, схватила щенка, вполовину её самой, и волоком дотащила до лачуги, где мать её избила, проклиная, и ушла куда-то, грохнув кривой дырявой дверью. Инга ни слезинки не проронила, а щенок попросту потерял сознание. Мать ещё на пороге плюнула в их сторону и велела дохлятину эту выбросить, а не то сама «проклятая дрянь» вслед за ним отправится в помойную яму! Инга вцепилась в неживого щенка и смотрела на родительницу злыми, воспалёнными глазами, пока та не исчезла в густой мгле осеннего вечера. Когда мамаша возвратилась под утро в дымаган пьяная, весёлая и растрёпанная, её отчаянная дочь уже выпросила у кухарки молока и хлебушка, а также объедков каких-то от господского ужина. Неслась во весь опор, стараясь ничего не расплескать и не разбить, мечтала, как щеночек округлится и завалится на бочок, сытенький и довольный! Еды ей дали столько, что она и сама смогла наесться, и живот резало во все стороны, но зато вечный голод отпустил, это ли не счастье? Темнота была слишком тихой. Она пыталась найти щенка по дыханию, но ничего не слышала. Наверное, спит! Она шарила и шарила, звала на своём нелепом, лопочущем языке без слов, пока не наткнулась на мягкое и уже остывающее тельце… «Нет, нет, он просто спит! Он просто заболел и ему надо поспать! Я его разбужу, он поест, пока молоко не простыло, и мы снова будем спать, вместе!» – она уговаривала сама себя, и его, и детского доброго бога, и снова его, и опять себя… Но горючие слёзы, слёзы неумолимой уродливой правды уже застилали глазёнки. Она трепала и гладила дохлого пса, пока… пока…
Инга ахнула и глаза её поползли на лоб:
– Батюшки-распробатюшки… а ведь я же его тогда оживила!
И правда! Тогда, десять лет назад, её слезы намочили лысое пузико-барабан, они впитались досуха в тельце детёныша, и неживое дёрнулось, по нему прошла дрожь, и щенок заскулил! Заскулил снова, вывернулся и стал лизать лицо девочки, визжа и подёргиваясь. Она ощутила, как молотит его хвост по её животу, как сучат его лапы. Мокрая псина ударила в нос, и горячие собачьи пи-пи полились ей прямо на ноги. Всё как сейчас встало перед ней. Ужасная и роскошная правда – она обладает волшебным, еретическим могуществом!
– Я умею оживлять дохлых псов… – облалдело прошептала она.
– Ты и не то умеешь, – прошелестела умирающая упыриха. – Но мне это не поможет, поторопись, умоляю!
– С