Ежевика Её светлости. Средневековые сказки II. Юана Фокс
тоже такой же дедок имелся под рукой, можешь себе вообразить? И он дал матери твоей порошок выпить из болотной грязи и чёрт его разберёт чего. До сих пор не пойму, что они туда намешивают, что за порошок бесовых копыт? – Катэрина взяла яблоко и, задумчиво его разглядывая, продолжала: – А хотя чего я вру! Никакие это не разные дедки, всё это один и тот же старый бес. Сколько себя помню, то ли сорок лет ему, то ли шестьдесят, а всё такой же. Видела ты его. Приходит, когда нужен, и растворяется в воздухе, как вороний крик! Так вот, напоил он твою мать порошком, и едва завязавшийся плод, то есть ты, стал ребёнком отца нашего, Люцифера. Во мне вот вообще нет ничего человеческого, меня не человек зачал, ну разве что кровь от матушки я впитала через пуповину, а вот ты – ты половинка напополам. Сердце в тебе человечье, но бьётся оно только силой Его!
Пока говорила, Катэрина одно за другим переложила яблоки с блюда на стол, и на дне его засверкал алый камень с кошачью голову размером. Княгиня взяла камень с блюда и, пристально глядя на Ингу, рукой в перчатке его раскрошила. Инга только ахнула – как?!
– И теперь, сестра моя, я дарю тебе нечто особенное! – прошептала Катэрина, перегнулась через стол навстречу девочке и в глаза ей порошком дыхнула. Инга едкой пыли вдохнула, закашлялась, схватилась за грудь, горло ей жгло и царапало. А Катэрина на стол вскочила и на четвереньках подползла к Инге близко-близко. Взяла «сестру» за лицо и поцеловала ей веки, как припечатала.
Девочку всю как насквозь прошило троллевой иглой. Она выгнулась, закричала и осела на пол, трясясь, как в предсмертной лихорадке. Губы её неумело складывали молитву, пальцы птичьими когтями царапали каменный пол.
Катэрина стояла над ней и улыбалась, дьяволица довольная! Она махнула рослому слуге, и тот подхватил невесомое птичье тельце и отнёс в спальню, которая шестнадцать лет назад послужила матушке Катэрины родильной комнатой. Да только не знал о том никто, даже старик князь, злосчастный супруг Катэринин, а ранее – законный муж её матушки… То старая история, и ворошить её нынче не на что!
Уложил слуга Ингу в ту кровать, где Катэрина на свет появилась, и почтительно кланяясь, попятился вон. А княгиня легла рядом с сестрой, обняла её, прижала к себе, как горгулья влюблённая, жестоко и голодно.
– Ничего не бойся, малышка моя! – шептала да искажённый рот её нацеловывала. – Это отец говорит с тобой! Принимай же своё крещение с открытым нутром, всё отдай ему, всё, что попросит он!
И глядели из чёрных глаз её злые демоны, и удерживала она сестру, пока ту разрывал и кромсал, под себя перекраивал Тот, у которого три тысячи триста имён.
Нежный рассвет лился в распахнутые настежь двухвековые окна, которые никто не открывал с тех самых дней, как умерла от Чумы Маргарета, старая княгиня, вот прямо в этой вот комнате. Боялись, что ли, что Чума всё ещё спит на кровати княжеской? Или того опасались, что душа самой Маргареты заперта, разгневанная на Катэрину, что в постель к её мужу влезла, не успело и тело остыть? Не знает никто, слухи да пересуды одни! А