Доктор Захарьин. Pro et contra. Виктор Тополянский
знамя, завещанное предшественниками, он отбросил всякие нравственные требования и даже всякие литературные приличия. Он русских писателей и русскую публику приучил к бесстыдной лжи, к площадной брани, к презрению всего человечества. Он явил развращающий пример журналиста, который, злоупотребляя своим образованием и талантом, посредством наглости и лести достигает невиданного успеха». Редактор «Московских Ведомостей» однажды обозвал кого-то из своих оппонентов «мошенником пера и разбойником печати», после чего это определение прочно прилепилось к нему самому. В период Великих реформ он выступал фактически в роли идеолога и вдохновителя контрреформ. Как писал впоследствии обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев императору Александру III, Катков «стал предметом фанатической ненависти у всех врагов порядка и предметом поклонения, авторитетом у многих русских людей, стремящихся к водворению порядка».113
3.2. Университетские клиники на Рождественке (1880-е годы).
С 1863 года, когда в связи с польским восстанием печатная продукция Каткова приобрела крайне шовинистический характер, у Захарьина наладились самые доброжелательные отношения с редакцией «Московских Ведомостей». Непоколебимые консервативные воззрения убеждённого монархиста Каткова, слывшего некогда умеренным либералом, чрезвычайно импонировали Захарьину. Он внимательно читал все передовые статьи Каткова, находил в них «недосягаемый идеал» публицистики, помнил «наиболее выдающиеся из них и даже приводил из них на память целые цитаты».114 Почему преклонялся он перед человеком, которого порядочные люди именовали обычно подлецом и доносчиком, Герцен считал «полицейским содержателем публичного места в Москве», а бескомпромиссные антисемиты вроде историка Иловайского упрекали в симпатиях к отдельным представителям «еврейской эксплуатации», объяснялось ли это карьерными соображениями и надеждой на покровительство «первого патриотического журналиста» или было связано с особенностями воспитания и мировоззрения Захарьина, не имело в сущности никакого значения.
Последним отголоском его былых и крайне осторожных вольнодумных колебаний стало публичное выражение сочувствия уходившему в отставку Чичерину – некогда яркому представителю либерального течения в российской юриспруденции и философии. Захарьин не рискнул появиться на «печальном пиршестве», которое устроили Чичерину в начале февраля 1868 года свыше двухсот его коллег, но всё-таки прислал ему записку: «Милостивый государь Борис Николаевич! Лишённый возможности, за не терпевшими отлагательства делами, принять участие в прощальном обеде, который был предложен Вам, спешу обратиться к Вам с выражением моего глубокого сожаления о потере нашим университетом такого высокодаровитого, зрелого и так блестяще проходившего своё поприще деятеля, как Вы. Пользуюсь этим случаем, чтобы заявить Вам моё искреннее уважение. Гр.Захарьин».115
Московские Ведомости, 23.12.1899.
НИОР РГБ, Ф.334. К.22. Е.х.48. Л.1; Русские Ведомости, 04.02.1868.