Доктор Захарьин. Pro et contra. Виктор Тополянский
на второй этаж.137
Судьбоносный ординарный профессор
В 1876 году Захарьин совершил ещё одно удивившее коллег благодеяние, «уступив» четыре кровати в своём отделении Снегирёву, хлопотавшему об открытии гинекологической клиники, и оставив себе на последующие 15 лет ровно тридцать коек. Пожизненно признательный ему Снегирёв провозгласил его чутким врачом и человеком, которому «следует отдать справедливость в заслуге постановки специальных преподаваний в университете».138 После столь авторитетного заявления советским историкам медицины оставалось только утверждать: Захарьин способствовал (то ли умышленно, то ли невзначай) реформе высшего медицинского образования и выделению педиатрии и гинекологии в самостоятельные клинические дисциплины.
Вместе с тем он выступал в роли самобытного демиурга, вершившего судьбы своих подчинённых, и в первую очередь Остроумова и Павлинова. Первому он явно симпатизировал, ко второму же относился в лучшем случае с высокомерным безразличием.
Потомок священника, Остроумов окончил Московскую духовную семинарию (1865) и Московский университет (1870). По настойчивому повторному ходатайству медицинского факультета в мае 1871 года ему позволили остаться на два года в университете «для дальнейшего усовершенствования во врачебных науках и приготовления к профессорскому званию по кафедре факультетской терапевтической клиники».139 Через год после блестящей защиты докторской диссертации (1873) Совет университета согласился командировать Остроумова на два года за границу «для дальнейшего усовершенствования по предмету факультетской терапевтической клиники».140 Не вызывает сомнений, что Захарьин видел в Остроумове не только будущего напарника или, быть может, преемника, унаследующего когда-нибудь его кафедру, но и человека весьма близкого ему по духу.
Коллеги и последователи Захарьина всегда усматривали в директоре факультетской терапевтической клиники личность искреннюю и прямолинейную, обладавшую разносторонними способностями и превыше всего ставившую свою независимость. «Он очень умён и правдив», – отзывался о нем Лев Толстой.141 Примерно в таких же выражениях описывал душевный склад Остроумова один из его учеников: «Это был человек с очень твёрдым, независимым характером и редким присутствием духа. Всем известна была его прямота и правдивость, доходившие иногда до крайних степеней; они особенно ценились товарищами, но доставляли ему самому немало неприятностей во всех сферах его деятельности. В его личную внутреннюю жизнь лишь немногие имели доступ, он был очень замкнутый человек, но что он не мог скрыть от всех других, что прорывалось с неудержимой силой и поражало всех с первого же знакомства даже вне его специальной сферы деятельности – это громадный природный ум, широта его умственного кругозора, непринуждённость и удивительная свобода полёта его мыслей, наблюдательность, объективность и проницательность взглядов».142
После
ЦГАМ, Ф.418. Оп.382. Д.36. Л.1–2.
ЦГАМ, Ф.418. Оп.34. Д.492. Л.3–4; Оп.40. Д.37. Л.5; Оп.377. Д.53. Л.1; Оп.378. Д.40. Л.1.
ЦГАМ, Ф.418. Оп.381. Д.35. Л.1–2.