Исчезнувшая страна. Валерий Дашевский
ты это понять?
– Как знаешь, – сказал директор банка. – Смотри, не пожалей потом. Вдвоем всегда лучше, чем одной.
– Ну, это еще не известно, – сказала Лида.
Она знала, что стала вполне самостоятельной незамужней женщиной. И глядя, как уверенно она держится, вслушиваясь в ее голос, в ее смех, трудно было догадаться, что она всё еще ждет, что ее девичьи сны сбудутся, долгожданные замечательные перемены произойдут и настанет день, когда белая лошадка ее судьбы перестанет идти шагом.
Долгий год
А потом папа бросил тренироваться.
Он не пошел в зал, как обычно, а остался дома. Мне он ничего не сказал, только просидел весь вечер у телевизора; когда мы вышли прогуляться, он встретил Даманова, и они долго разговаривали, и папа сказал ему напоследок:
– Если бросать, так сразу.
Я жалел об этом, потому что, когда мы приходили в зал, я садился на скамейку у ринга, и мне всё было видно, и дядя Витя Даманов угощал меня шоколадом, и кисти рук у него были забинтованы, а потом он надевал перчатки и говорил:
– Смотри, шкет, пока я живой! – и корчил такие рожи, что мы с папой покатывались со смеху.
Они тренировались; папа был меньше Даманова, только дядя Витя ничего не мог с ним сделать и, когда уставал, выходил из ринга и садился рядом со мной на скамейку, огромный и весь мокрый, трепал меня по голове и говорил:
– Ох и разошелся твой отец!
Мы смотрели, как папа работал, и казалось, будто ему всё нипочем, и прямо сердце вздрагивало, когда он уходил под руку или работал спиной, можно было смотреть так очень долго. А когда они заканчивали, папа стягивал майку через голову, набрасывал на плечи полотенце и говорил:
– Пошли в душ, малыш! – и мы все шли мыться. Он открывал воду, такую холодную, что нельзя было стоять с ним рядом, и все смеялись, убегая в другой конец душевой, а ему хоть бы что. А потом мы одеваемся, он причешется, посмотрит на себя в зеркало и скажет:
– Старый я стал.
Я думал, он шутит, потому что какой он старик, и мы шли по улице, держась за руки, и папа шел рядом, такой большой, такой сильный, и сразу было видно, что он боксер.
А теперь всё кончилось.
Когда я приходил из школы, папа следил, чтобы я сделал уроки, потом мы смотрели телевизор и только изредка выходили гулять, а я всё думал, пойдет он тренироваться или нет.
– Нет, – говорил он, когда я спрашивал, – я уже старый.
– Тебе же только тридцать четыре, – говорил я. – Это совсем не старый. Семьдесят – старый, а тридцать четыре – нет.
– Это совсем другое дело, – говорил он. Лицо у него смуглое, со множеством шрамов над бровями и у самых глаз, и мне начинало казаться, что, может, в тридцать четыре он и вправду старый.
Он не мог устроиться на работу, потому что мог только тренером, а везде уже были тренеры. Иногда к нам заходили посидеть дядя Витя и ребята из команды, говорили об этом, шутили, а мне казалось, что им совсем не смешно, а когда папа выходил на