Тропой мужества. Владислав Стрелков
пачку, вытряхнул новую папиросу, постучал ею об картонку и вставил в рот. Прикурил.
– Давай-ка, Миша, – после долгой паузы произнес Павлов, – расскажи все с начала.
– За отцом пришли первого июня вечером. Забрали, даже не дав собрать вещи. Просто увезли и все. Я ездил в наркомат, спрашивал, но мне ничего там не сказали. В институте от меня начали шарахаться. Все друзья отвернулись. Я как в вакууме оказался. Третьего июня на комсомольском поставили вопрос об исключении меня из комсомола. И все проголосовали единогласно. Единогласно! – выкрикнул Михаил. – Понимаете?!
– И исключили по той же причине? – тихо спросил Павлов.
Маевский кивнул.
– И никто не вступился? И всем плевать, что ты шел на красный диплом?
– Спасокукоцкий[6] был против, – вздохнул Михаил, – он даже Бакулеву[7] звонил, но их из парткома одернули.
– Корельский постарался?
– Он.
– Да-а-а, дела… – протянул задумчиво военврач, затем встрепенулся, – а потом?
– Сергей Иванович посоветовал мне уехать и поработать в Белоруссии. Даже письмо написал своему другу. Тот помог мне ветеринаром устроиться в колхоз, а про отца советовал молчать, да и я сам понимал. Потом война…
Михаил замолчал и закрыл глаза. И что теперь сделает Павлов? Прогонит? Тоже отвернется? А если Перепелкину скажет, то точно за немецкого шпиона примут, тут и к гадалке не ходи… стоп! Последняя мысль была не его.
«Думаешь, если капитан об этом узнает, то все сведения примут за фальшивку?»
«Не знаю, – ответил гость, – не исключено. Но считаю, что врач даже не думает об этом».
«Не уверен».
«Так спроси».
– Что мне теперь делать, Валерий Семенович?
Врач вздрогнул, словно очнулся, и посмотрел на Михаила.
– Что делать, говоришь? – и лицо его стало жестким. – Людей спасать, Миша, вот что делать. Ты хирург, пусть практики никакой, но…
Договорить не дал появившийся санитар.
– Товарищ военврач, раненых привезли. Много.
– Пошли работать, Миша. – Павлов бросил папиросу, придавил ее ботинком и направился следом за санитаром.
Когда Михаил обошел палатку и увидел количество раненых, то невольно застонал. На поляне уже лежало свыше трех десятков бойцов, и еще телеги подходили. Появилось желание куда-нибудь убежать. Подальше. От стонов. От боли. Крови.
«Не сметь! – зло подумал Маевский. – Тряпка!»
«Гость» хотел возразить, но Михаил подавил этот порыв, задвинув альтер-эго вглубь сознания. «Вот так и сиди».
Павлов быстро вышел из палатки и, увидев Михаила, протянул карандаш и лист бумаги.
– Вот, держи, будем очередность распределять. Принцип прост – осматриваешь бойца, определяешь степень тяжести ранений и пишешь номер на клочке бумаги, который закрепляешь на видном месте, там санитары разберутся кого на стол нести. Самых тяжелых в первую очередь[8]. И не волнуйся, Миша, у хирурга должно быть холодное сердце, как ни тяжело это признавать.
– Я все понял, Валерий Семенович.
– Тогда
Спасокукоцкий Сергей Иванович. С 1926 года руководитель факультетской клиники и кафедры факультетской хирургии 2-го Московского медицинского института им. Н. И. Пирогова.
Александр Николаевич Бакулев (1890–1967) – советский ученый-хирург, академик АН СССР. С 1926 года – на кафедре хирургии 2-го Московского медицинского института.
В русской и Красной Армии на практике тяжелораненым помогали и оперировали их в первую очередь, даже самых безнадежных. У немцев в первую очередь только тех, кого можно было гарантированно вернуть в строй.