.

      Я боюсь возвращения слова,

      что послал, словно голубя, сам

      в те края, где ещё без покрова

      бродят души по чистым лесам.

      Там – предчувствие жизни огромной,

      для которой явились на свет.

      Там нет ужаса бомбы ато́мной,

      ни корысти, ни зависти нет.

      Там блажные желания живы —

      успокоить, утешить, сберечь.

      Там стоят неплакучие ивы

      и струят серебристую речь.

      Там, на небе младенческом, с краю

      и моя загорелась звезда.

      Я там был, я там был – знаю, знаю!

      Но не знаю, не знаю – когда.

      Слово – память – блаженная птица!

      Что там видит она, Боже мой?

      С горсткой пепла она возвратится

      или с веточкой ивы живой?

      Для чего я вернулся на землю,

      где ни слова никто не простит?

      Для чего я вернулся на землю,

      где кротчайший из кротких распят?

      Опустевшее, тихое время над осеннею рощей скользит…

      Одинокие мокрые звёзды на сухих паутинках висят…

      Запотевшие жёлтые листья по реке осторожно плывут.

      Облетевшая белая роща веткой гладит прибрежный

      гранит.

      Для чего, для чего, для чего же я вернулся и сызнова тут,

      На земле, на земле той же самой,

      где бывал не однажды убит?

      Зная точно, что всё повторится, для чего я вернулся сюда?

      Разве что-нибудь здесь изменилось

      и чего-то из прошлого нет?

      Снова так… снова так… снова так же!..

      пахнет прелью и снегом вода…

      Снова тот… снова тот… снова тот же!..

      мягкий, слабый берёзовый свет…

      Снова всё, что и прежде бывало

      в сентябре, октябре, ноябре

      Чистой ночью, когда до рассвета

      звук смертельный из жизни изъят…

      Снова жёлтый листок виновато

      прошуршал по шершавой коре,

      И меж веток поставили блюдце

      с молоком для небесных зверят…

      Вы мне вспоминаетесь… (В горле ком.)

      Вы пришли из дальнего далека.

      Вы тогда казались мне стариком.

      Хоть тогда Вам не было сорока.

      В глине жаркоогненной башмаки.

      Курточка кургузая на плечах.

      Крупные корявые две руки.

      А глаза… (Вот память-то… память – швах!)

      Я в овражке козочку чью-то пас.

      Вы присели рядышком на пенёк.

      Вижу, вижу явственно, как сейчас,

      Солнышком расплавленный бел-денёк.

      Хлеб и лук с картошкою – наша снедь.

      Соль на белой тряпочке средь травы.

      Говорили, сни́дали… (Только ведь

      Что возьмёшь с ребяческой головы?)

      Вы ушли размашисто по стерне,

      Хлопчика по плечику потрепав

      (Век бы в том овражечке жить бы мне

      С чьей-то белой