Война и мир солдата Панкрата. Сказка-фарс. Пётр Лаврентьев
способом вплоть до битья морды. Так что экскьюземуа, мадам боярышня, терпите.
Забурлило у неё внутри, от гнева стала красной как насосавшийся комар, но молчит – то ли воспитание великосветское сыграло роль, то ли боязнь в дыню получить. А я, чтобы обстановку разрядить, начал ей анекдоты армейские рассказывать, и немного погодя она у меня уже хохотала на весь дворец как дура и про носки мои перестала вспоминать. А ещё чуть опосля я её потихоньку за задницу приобнял и начал даже на ушко всякие эротические мерзости нашёптывать. Стоим вместе, прекрасно время проводим.
– Ой, Панкрат, – говорит она вдруг, – а видишь вон того мужика придворной наружности, что около золочёной урны трётся?
– Вижу, – отвечаю. – Кто таков?
– Да мой бывший бойфренд, – говорит, а у самой голосок дрожит от грусти. – Бросил он меня, гнида, третьего дня как. Может ты, пользуясь случаем, дашь ему хорошенько по горбу за мои сердечные страдания?
А я к тому времени уже пятый аль шестой стакашок у бегающих официантов с подносов выхлестал, так что для меня в этом мире мало чего невозможного осталось.
– Не вижу препятствий, сударыня, – говорю ей. А сам направляюсь к мужику около урны и с ходу ему леща по шее отвешиваю. Все вокруг смолкли и рты разинули, а мужик глаза вытаращил и в крик:
– Убивают! Охрана, сюда!
А потом заплакал и сбежать попытался, но я его за эксклюзивные подтяжки ухватил и говорю:
– Что ж ты, стервец этакий, боярышню обидел? – и на львицу светскую пальцем указываю. А она стоит и мстительной улыбкой на всё помещение сверкает.
Тут мужичок плакать перестал, на пол сел и возмутился не на шутку.
– Я её обидел? – орёт. – Да эта курва все жилы из меня вытянула своими выкрутасами! Она плюнула мне в душу, стёрла в порошок мечты и нагадила прямо в то место, откуда настоящая любовь растёт. И после всего этого ещё подсылает ко мне наёмного драчуна и унижает при всей аудитории! Как вам, дорогой товарищ, самому не стыдно быть слепым орудием в руках этой коварной женской особи?
Во время этой разоблачительной речи светская львица под взглядами классовых друзей заволновалась, заметалась и, явно ища предлог сбежать, говорит этак наигранно и неправдоподобно:
– Ой, кажись, обожралась я чёй-то нынче. Может фуагры, а может квашеной капусты, да только если я сейчас до нужника не добегу, то прям здесь все дела сделаю. Так что вынуждена откланяться, всем пока – оревуар всем, как говорится!
Наспех книксен с притворной натугой присела и ретировалась, змеюка, поскорее. А народ после её ухода заметно повеселел, все оживлённее стали, вроде как обрадовались этому исчезновению – наверное, она всем здесь успела насолить до моего прихода.
Извинился я перед светским мужичком. С пола поднял, отряхнул и говорю:
– Вышло у нас с тобой, брат, ненужное столкновение, причиной которого