.
спросил как-то Надежду, почему она меня так прозвала, и та с удовольствием разъяснила:
– Лобастый ты, Боря. И бодаешься со всем миром. Ну прямо как у нас бычки-двухлетки…
Больше меня никто так не называл, да я бы и не позволил. У остальной компании бычки ассоциировались только с замусоленными окурками.
– …находка для нищих, – отрывисто проронил, точно выплюнул, Граф.
– Слушай, ты, Ротшильд совдеповский! – Юра развернулся, и нос его, рассекая сигаретный дым, указывал прямо на нас. – Купи у меня картину. Любую, но – за бутылку. А если еще немного накинешь сверху, на колбасу с хлебом, так это выйдет прямо праздник души и сердца.
– Не торопись, – усмехнулся Граф. – А то ведь так и не успеешь. Сам с собой встретиться не соберешься. Все спешишь да мелочишься. Бутылку-то я тебе и так поставлю.
– Надька сбегает, – небрежно махнул рукой художник.
– Зачем же хозяйке трудиться? Нешто мы уже не мужики?!
Граф извлек из сумки две… три бутылки чего-то прозрачного на вид и, вероятно, кислого на вкус. Ни в магазин, ни в кофейню мы не заглядывали, поскольку время катилось уже к полночи, стало быть, он дома держал солидный запас на всякий непредвиденный случай. Такой, в который мы влопались нынче.
– Извини, водки нет, – уронил он, заметив как передернулся Юра после первого глотка: хорошего, между прочим, глоточка, эдак на треть стакана. – Но это тебя тоже возьмет, только не так быстро… Так что же ты говоришь – чувствуешь себя свободным, лишь поняв, как тебя ограничивают?..
Посуду в этой семье на гостей не рассчитывали, равно как и стулья. Юра забрал себе единственную объемную тару, Надежде досталась чашка с обломанной ручкой, Граф время от времени прикладывался к горлышку бутылки, больше, как я заметил, для виду. Пончо же не наливали вовсе, а мне предложили розоватый пластмассовый стаканчик, где на ободке засох комочек чего-то белого. Не паста, не мыло, наверное, краска. Я попробовал отколупнуть его – не получилось. Развернул чистой стороной к губам и тоже отхлебнул свою порцию.
– Свобода – когда есть возможность выбора. Так?
– Из чего выбирать, найдется всегда, – осторожно заметил Граф.
– Разумеется. Например – между жить и умереть. Но я сейчас о другом… Пока мы живем, мы ищем. Свое, единственное, необходимое. Но – чтобы решиться оставить это и выкинуть то, надо прежде всего знать. Пока учился, все казалось простым и ясным. Мне ставили битую гипсовую маску и говорили – давай. У меня был выбор – рисовать эту рожу или же отказаться. В обоих случаях я отлично представлял, что за этим последует. А теперь я уже ничего не понимаю. Стою, как в степи или в лесу, без компаса и без солнца. И понимаешь, Сережа, это не мы уже выбираем. Это они выбирают нас.
– Тебе нужно, чтобы они тебя выбрали?
– Ты можешь предложить другое? Тоже ведь бегаешь к ним со своими бумажками. Что же получается: мы предлагаем наши картины, рассказы, песни… – Юра покосился на меня. – Может, еще что-нибудь такое, а они отвечают – не трэба. Я приношу свои работы, говорю